ни странно, спал отлично. И отчаяние имеет свои положительные стороны.
31 мая
Поднявшись утром, я вспомнил, что в моих вещах есть чистая бумага и с десяток конвертов. Я решил переложить их во внутренний карман своего дорожного плаща, чтобы использовать в случае необходимости. Однако меня ожидал сюрприз.
В кофре не было ни бумаги, ни конвертов, пропал блокнот с путевыми заметками, расписание железных дорог; нигде не было ни банковских аккредитивов, ни мелких денег, – словом, всего, что могло бы мне пригодиться, будь я на воле. Я стал лихорадочно рыться в портмоне и в шкафу. Мой плащ бесследно исчез; сюртук и плед вместе с ним…
17 июня
Рано утром, еще сидя на краю постели, я неожиданно услышал во дворе замка щелканье бича и стук копыт по камню. Бросившись к окну, я увидел, что два больших фургона, запряженных восьмеркой, въехали на подворье; к каждой паре лошадей был приставлен крестьянин-словак в высоких сапогах, белой шляпе, кушаке и грязных штанах.
Я бросился к двери, однако она опять оказалась запертой снаружи, несмотря на то что граф в последнее время ослабил надзор за мной. Тогда я распахнул рамы и сквозь решетки громко окликнул словаков. Они тупо уставились вверх, стали переговариваться, но тут к ним подошел, очевидно, их старший. Заметив, что словаки глазеют на мое окно, мужчина крикнул им что-то, вызвавшее безудержный хохот…
Никакие мои усилия, вопли и отчаянные мольбы не могли заставить прибывших обратить на меня внимание. Они окончательно отвернулись от меня, хоть я и продолжал стоять у окна. Фургоны были нагружены большими прямоугольными ящиками с толстыми ручками, абсолютно пустыми, судя по легкости, с которой их переносили и складывали в углу двора. Затем бородатый толстый цыган расплатился со словаками, после чего они направились к своим лошадям и отбыли.
24 июня. На рассвете
Прошлой ночью граф рано покинул меня и закрылся у себя в комнате. Как только я убедился в этом, то мгновенно взлетел по винтовой лестнице наверх. Меня не покидала уверенность: в замке что-то затевается. Цыгане были постоянно заняты какой-то работой, порой доносился их гомон, шум, глухой стук то ли мотыг, то ли заступов; что бы они ни делали, ничего хорошего это не сулило…
Я простоял у южного окна почти полчаса, прежде чем заметил, как нечто выползло из окна комнаты Дракулы. Я отпрянул назад и стал осторожно наблюдать. Меня ожидал новый удар – на графе был мой дорожный костюм, а на плече висел тот самый ужасный мешок, на сей раз пустой. Сомнений не оставалось: он похитил мои вещи и нарядился в мое платье – вот, оказывается, в чем смысл его подлой затеи. Он хочет, чтобы все знали, что я сам относил письма на почту. И что все его злодеяния – это моих рук дело…
Меня заставил вздрогнуть жалобный вой собак в долине. Уже светало, я собирался уйти, но ноги мои будто налились свинцом. Бледная луна смотрела на меня холодной усмешкой, словно звала к себе, а я, точно одурманенный, не мог сдвинуться с места и все чего-то ждал… Неожиданно
