иди один. У тебя ни жены, ни ребенка… Тебе еще рано умирать… А я уже все… С меня…хватит… Надоело… Иди… Если доберешься до Парижа… зайди к моему отцу… у него мясная лавка… на улице… улице…
Он прислонился спиной к колесу телеги, закрыл глаза.
– Эй! – окликнул его Сергей, схватил за плечи, встряхнул, – эй, приятель!
Но сын мясника уже не реагировал ни на что. Он спал.
Сонное оцепенение начинало овладевать лагерем. Люди искали укрытия от пронзительного ветра, забирались в любую, даже самую жалкую щель, забивались туда и засыпали, чтобы уже никогда не проснуться. Только самые стойкие продолжали толпиться вокруг костров, понимая, что огонь – их единственный шанс пережить эту страшную ночь. Но пронзительный норд-ост заставлял их жаться все ближе к огню. Пламя надо было поддерживать, кормить его обломками телег и повозок… Постепенно люди теряли силы, костры угасали. Снег заметал угли. Велика была ярость ветра и метели, унесшей в эту ночь тысячи жизней…
Сергей тряс сына парижского мясника, бил по щекам, кричал ему на ухо имя жены: «Полин ждет тебя! Ты должен жить!» Он попытался развести рядом с телегой костер, но ветер сдувал огонь – за полчаса возле их укрытия намело приличный сугроб. Сергей с ужасом понял, что смерть – везде. Умереть было легче, чем жить. Для того, чтобы жить нельзя было спать, надо было что-то делать, двигаться, шевелится. Для того, чтобы умереть надо было всего лишь уснуть…
Из-за возвышенности изредка гремели артиллерийские залпы. Засыпающие от холода люди почти не реагировали на ядра, что падали иногда в самую середину толпы. Сергей вдруг подумал, что те, кто стреляет, тоже делают сие только для того, чтобы согреться, потому что пять минут без движения в эту ночь убивали человека куда успешнее ядер и пуль. Когда он понял, что Жан-Жака уже не разбудишь, он принялся тормошить других; несколько человек проснулись, он перетащил их к почти погасшему костру, набросал туда обломков, кто-то грязный и страшный, но пока еще живой помог ему развести огонь. У разломанной кареты сидела женщина с двумя маленькими детьми: она еще не спала, но уже была равнодушна к окружающему – Сергей силой поднял ее с земли, потащил к огню. Она застонала, попыталась оттолкнуть его, потом очнулась и подхватила детей:
– Благодарю вас, сударь, – сказала женщина, когда он устроил ее возле костра, попыталась улыбнутся ему, и Сергею вдруг показалось, что эта женщина – дама из высшего парижского света, из числа подруг его матери, образованная, остроумная, привыкшая к легкой, беспечной и богатой жизни. Сейчас же она напоминала нищенку – закутанная в грязные лохмотья, с огрубевшей от мороза кожей, грязными руками. В ее глазах не было ничего, кроме голода и страха за детей. Он пожалел, что поторопился съесть свой хлеб.
Несколько часов подряд он метался по лагерю, собирая топливо для костра, подтаскивая к огню засыпающих людей. Это было почти бесполезно – но он двигался, не спал – а значит, жил. Но после полуночи силы начали изменять ему. Закатив в костер колесо от разбитой кареты, он присел на корточки. Уже не было сил тянуть руки к теплу… Хотелось просто сидеть – и смотреть на языки пламени, чувствуя как оттаивает лицо и замерзает спина…
Рядом
