повернул направо, и рассеянный, словно сквозь витражи, свет заструился навстречу… Я сделала шаг, и обомлела, – стена была расписана Петькиным маляром: разноцветные волны переливались радугой, серебристые линии изгибались и таяли, и все это излучало ровное сияние, достаточное, чтобы обходиться без факелов.
И вдруг я почувствовала, что ниша, в которую нельзя заглядывать, находится за моей спиной. «Все», – пронеслась обреченная мысль, потому что вряд ли нашелся бы на земле человек, который смог бы устоять перед таким искушением. Я обернулась и вскрикнула: изображение на штукатурке ломало все представления обо всем…
Чья-то рука легла мне на плечо, и сердце остановилось.
– Эй, – услышала я и открыла глаза. Сердце сокращалось толчками, удары отдавались в висках, а на меня с тревогой смотрел Сорин.
– Ты чего? – хрипло спросила я. – Что ты тут делаешь? Я же сплю…
– С тобой все в порядке? – Димка положил ладонь мне на лоб. – Ты бледная, и лоб холодный… И почему, кстати, не запираешься?
– Какого черта! – возмутилась я. – Нигде от вас нет покоя. Только уснула, и на тебе!
– Ты хоть знаешь, который час?
Я покосилась на окно: пасмурное утро за ним разливалось светом, похожим на озерную воду. На улице шел дождь. Мне казалось, что я только что уснула, а в реальности прошла целая ночь. Моя память не смогла удержать картину, увиденную во сне, и я не знала плохо это, или же Сорин меня от чего-то спас.
– Кошмар приснился? – Димка склонил голову набок. – Плюнь и разотри. Забудь. Не зацикливайся.
У него была своя теория насчет снов: если не принимать их близко к сердцу, то они и не сбудутся. Но я отдала бы остаток жизни, чтобы увидеть последний фрагмент сна, и это, видимо, отразилось на моем лице.
Димка внимательно посмотрел на меня:
– Мы собираемся завтракать. Ты спустишься в кафе, или принести кофе в номер?
– Спущусь, – пробормотала я.
– Тогда мы сделаем заказ. Тебе, как всегда?
Я кивнула. Сорин вышел, а я поплелась в душ. И, стоя под упругими струями, пыталась понять: почему дверь, которую я запирала, оказалась открытой? Неужели у меня лунатизм, и все было наяву?
Конечно же, это бред, но я вышла, оделась и осмотрела обувь. Свежей налипшей земли на подошвах не обнаружила и с облегчением вздохнула: наверное, действительно не заперла комнату.
А спустя двадцать минут мы уже обжигались горячим кофе, и мужчины старательно делали вид, что Димка им не насплетничал о моем странном пробуждении.
После завтрака поднялись в комнату к Олегу, ели конфеты из коробки, которую я притащила, болтали о том, о сем, обходя вчерашнюю тему. Наверное, все должно было улечься в наших головах, чтобы появилось единое мнение о стратегии дальнейших действий.
Позвонил Петр. Ему, видимо, было скучно, потому что мы так и не поняли, что он хотел сказать. Хорошо, что у него
