на глазах.
– Капитан, – забеспокоился Хэнкс, – с вами все в порядке?
Капитан резко вскинул голову и глянул привычным огненным взглядом.
– Разумеется, в порядке! Странный вопрос!
Дымок поставленной перед ним чашки кофе дразнил воспоминаниями о других ароматах других времен, там плясали неясные лики – полузабытые лица давным-давно минувших женщин.
Ни с того ни с сего старик захлюпал носом, и Хэнкс подскочил с платком.
– Спасибо, Хэнкс.
Капитан как следует высморкался. Затем отхлебнул из чашки в дрожащей руке.
– Слышь, Хэнкс!
– Да, капитан, тут он я.
– А барометр-то падает.
Хэнкс оглянулся на настенный прибор:
– Нет, сэр. Показывает на умеренно ясно. Умеренно ясно, вот что он показывает.
– Собирается буря, и солоно придется, потому как распогодится не скоро, очень не скоро.
– Не нравятся мне такие разговоры, – буркнул Хэнкс, проходя мимо столика.
– Что чувствую, то и говорю. Рано или поздно покою придет конец. Уж так оно устроено, что бури не миновать. Я к ней готов, и с давних пор.
Да, с давних пор. Уж который год… А который именно? Много песка утекло в песочных часах – и не углядишь сколько. Да и снега перепадало немало: на белую простыню одной зимы ложилась новая простынка – и сколько их понаслоилось, без счета. До первых-то зим уже и не дощупаться в памяти.
Он встал и, покачиваясь, доплелся до двери камбуза, открыл ее и шагнул…
…на веранду дома, построенного в виде носовой части корабля. И пол веранды был из просмоленных досок, совсем как палуба на судне. Капитанскому взору предстала не бесконечная водная гладь, а подраскисший от летнего дождя палисадник. Старик подошел к перилам и обежал глазами окрестные холмы – куда ни гляди, все холмы да взгорки, до самого горизонта.
«Зачем я здесь? – вдруг закипело в его сознании. – В этом нелепом доме, в этом корабле без паруса посреди прерий, где волком взвоешь от одиночества, где всех звуков – щебетнет осенью птица, пролетая на юг, да еще раз весной – возвращаясь на север».
Зачем он здесь? Действительно – зачем?
Уняв дрожь, старик поднял бинокль к глазам, чтобы получше разглядеть не то пустыню перед собой, не то пустыню лет позади.
Ах, Кейт, Катарин, Кейти – где ты, где?
Ночью, утопая в перине, он благополучно забывал. Зато днем память не давала покоя. Он жил один, вот уже двадцать лет как один – если не считать Хэнкса, чье лицо встречало его на заре и провожало на закате.
А Кейт?
Тысячу штормов и тысячу затиший назад был один штиль и одна буря, на веки веков засевшие в его памяти.
Как звонок был его голос тогда, в утреннем порту:
– Вот он, Кейт, гляди! Вот он, корабль-красавец, что унесет нас, куда бы мы ни пожелали!
И они заторопились к причалу – такая немыслимо молодая чета! Кейт, чудесной Кейт едва ли было двадцать пять. А ему – за сорок, хорошо за сорок. Но мальчишкой ощущал он себя, когда они с Кейт – рука в руке – подбегали к трапу.
Однако у самого трапа Кейт вдруг замешкалась, вдруг оглянулась на холмы Сан-Франциско и тихо выдохнула, словно для себя самой:
– В последний раз я касаюсь твердой земли.
– Брось ты! Коротенькое путешествие!
– Если бы! – спокойно возразила она. – Я чувствую, путешествие будет долгим-предолгим.
Секунд сколько-то он ничего не слышал, кроме заунывного скрипа корабельных снастей, и ему почудилось, что это шумно ворочается потревоженная во сне Судьба.
– С чего бы это я? – встряхнулась Кейт. – Вздор какой-то!
И смело шагнула на борт корабля.
Той ночью они, недавно обвенчанные, плыли к жарким тихоокеанским островам. Он – бывалый моряк с просоленной и задубевшей кожей. Она – нежно-гибкая и шустрая, как саламандра, что в августовский полдень устраивает пляску на корабельном юте.
Где-то на половине пути судно угодило в штиль. Теплое уютное затишье: паруса поникли, но как-то умиротворенно, бестревожно.
Его разбудил посреди ночи не то последний выдох ветра, не то Кейт, которая прислушивалась к непривычной тишине.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
