от них… Пилотка была засунута под погон полевой «жабы», штык-нож в ножнах из рыжей пластмассы свисал с кожаного ремня. Форма была точно такой же, как и та, в которой он отправлялся в последний бой, только новенькая, с иголочки, и погоны были на месте. Сейчас бы «доди» сюда, автомат, пару ящиков патронов, и можно было бы начать разбираться с этим бесплатным цирком.
Вечер был на исходе, и красный блин тускнеющего светила завис над каким-то пригорком, готовясь скатиться с него в соседнее полушарие. По соседнему склону неторопливо спускались двое путников. Они были далеко, и рассмотреть их с такого расстояния, да еще и против солнца, было совершенно невозможно, как невозможно было расслышать их беседу. Но слова совершенно неожиданно донеслись до него. Говорили на древнеромейском языке, который изучали в офицерских учебных корпусах Ромейского Союза как язык команд и общения офицеров из разных провинций. Лопо не пользовался им с тех пор, как покинул Равенни, но забыть порой труднее, чем выучить.
– Нет! Я так и не пойму, почему ты рядом, а я еще жив, – говорил однорукий старик, тяжело опирающийся на обломок скрюченной ветки. – И я не вижу за собой вины – не я, так другие отдали бы тебя Милосердным. Но ты как-то вырвался, ты меня нашел зачем-то. Может быть, ты хочешь, чтобы я сам зарезался? Вот уж этого-то мне никак нельзя… Да, я отрекся под пыткой от древних богов, но кто знает, может быть, они еще владеют царством мертвых. Если так, то туда не полагается приходить незваным.
– Помолчи хоть до заката! – оборвал его сбивчивую тираду второй, который был явно моложе и шел, ни на что не опираясь. – Зачем ты мне нужен, я не знаю, но зачем-то нужен. Мне сказали…
– Кто сказал?! Духи? Ветры? Эленга твоя? Всё – молчу, молчу… Ну, раз сказал кто-то, значит, так тому и быть. Значит, не тронешь ты меня. А я грешным делом хотел прошлой ноченькой шмякнуть тебя клюкой по головушке. И позапрошлой ночью хотел, а может, и этой захочу…
– Да умолкни же ты наконец!
– Ну, молчу, молчу…
На этот раз голоса действительно затихли, но Лопо отчетливо различал шорох шагов. Ему вдруг захотелось стать невидимым, и он ничуть не удивился, когда это ему удалось. Чем дальше солнце зарывалось в далекие холмы, тем больше обострялись его зрение и слух. Путники приближались, всё отчетливей скрипела клюка, на которую опирался старик, и шелестели складки одежд в такт шагам.
Когда почти совсем стемнело, молодой остановился и отобрал у старика клюку.
– Здесь заночуем, – сказал он сурово, бросил на землю свою хламиду и уселся на нее.
– Тут ни воды, ни веток, чтоб костер запалить… – попытался возразить однорукий, но было ясно, что его мнения никто не спрашивает.
– Дай хоть сыру кусок. Я ведь знаю, есть у тебя.
– Есть.
На какое-то время они умолкли, и ветер завыл отчетливей, как будто тоже хотел что-то сказать. Лопо прислушался к его порывам, и первые слова, произнесенные стариком, ускользнули
