сто загубленных душ потянула, никак не меньше. Все там, бедолаги, остались. В мерзлоте, во льду вмороженные, будто фрески мучеников в назидание потомках о зверствах нквэдэшников. Да кто ж за Северным полярным кругом такое ужасающее свидетельство узрит? Редкие путешественники, промысловики да полярники.
Дед Макар в таком ужасе выжил. Каким чудом? Одному Богу известно.
Когда Главный-то с трубкой помер, в пятьдесят третьем, многих без вины виноватых зэков отпускать на волю начали. Но не всех и не сразу. Только тех, кто выжил. Да и то, этапами да эшелонами гоняли по всей стране родимой. Дед Макар аж до Берлага[4] добрался. Шутил, что в «медвежьей берлоге» от расстрела отсиделся.
Грустно и тошно было Макару за всю такую свою долгую каторжную житуху. По 58-ой статье маялся, как враг народа, в 58-ом выпустили его на волю. А в 53-ем главный его враг помер. Для кого как, а для Макара так. В Усатом он главного своего врага узрел. Против него и молился. Двумя перстами осенял себя крестными знамениями. Из староверов «вечный сиделец» был, еще по прадеду, Акепсиму Серапионовичу.
Ночами Макар на дощатых нарах шепотом молился, своими немудреными словами ко Творцу обращался. Молитвы правильные не помнил. Юнцом в город удрал. На Первую Мировую войну подался. Потому и крестился двумя перстами, как прадеды учили. Никто ж не объяснил, как по-новому креститься надо и верить.
Лежал, бывало, Макар на нарах без сна после молитвы, а сон не шел до самого утра, и думал Макар непростые думы свои. Человек он был простой, безо всякой хитрости и размышлял немудрено: какой же он, Макар, враг с тем самым народом, который по лагерям сидит. Что он такого плохого сделал народу, который не в лагерях, а на свободе живет себе, трудится? Лет десять думал, ответа не нашел. Выходит, ярая и несправедливая власть виновата, раз свой трудовой и прочий люд тыщщами в оврагах, как скотину, стреляет, гноит «мильонами» за колючкой, как зверя, в лагерях. А главный у власти кто? Он – Усатый. Стало быть, он и виноватый, раз такой черный беспредел в стране Советов устроил.
Дед Макар за эту самую новую власть «рабочих и крестьян» Гражданскую прошел, на Финской замерзал, на Отечественной год от Бреста отходил, по лесам да по болотам. За то и в шрафбат угодил. Тогда и посадили Макара во вторый раз. Щас не верят в такую великую глупость и дурь. А тогда сажали, да, сажали всех, кого ни попадя, даже если в плену не был, но по своей землице отступал, где уж фашисты прошли. Да ладно бы без порток драпали, как трусы иль предатели презренные. Нет же. Боец Макар при винтовке к своим вышел, в старой гимнастерке с петлицами пехоты – с малиной в черном канте,[5] чист, как был, душой и совестью. Герой-героем, да и только. Так нет же. Герой то герой, да не у нас в стране родимой разных Советов.
В землянке на передовой особист, с железной фиксой во рту, «отступленцев» по одному на допросах привечал. Заместо «здрассте» на Макара наорал, печать предателя Родины с порога навесил, да еще труса и подлеца в протокол приписал.
Макар
Берлаг (Береговой исправительно-трудовой лагерь) – особый лагерь № 5 МВД СССР, в структуре ГУ СДС «Дальстрой» в 1948–1954 гг.
В 1924 году, после военной реформы, армия перешла на новую форму одежды. Отменялись нагрудные клапаны и нарукавные знаки различия, на шинели и гимнастерке нашивались петлицы; в пехоте – из малинового сукна с черной окантовкой.
