брат, нет, Григорий Иванович: ты возьмешь книгу, другой возьмет, третий – шкаф и пуст. А сыну нельзя без книг. А вот что я тебе скажу, уж извини; как соберутся, я тебя вперед и выставлю; ты заводи с ними разговор о книгах: ты в этом деле знаток, так и мне ловчее будет слово приставить.
– Нет, Памфил Федосеевич, как-то конфузно заводить разговор.
– Нет, сделай одолжение!
– Нет, право, конфузно; пожалуйста, не заставляйте!
– Нет, уж как хочешь!
– Не знаю, отставной ли мундир надеть, или просто в партикулярном фраке?
– Генералы, братец; я думаю, пристойнее в мундире; я сам надену мундир; с коронации не надевал, да нечего делать.
– Так прощайте покуда, Памфил Федосеевич: мне надо купить еще темляк, да и шляпенка очень стара…
– Ах ты, господи! – вскричал Памфил Федосеевич, – совсем из головы вышло!
– Что такое?
– Степанида Ильинишна уехала; а я и позабыл сказать ей, чтоб купила английской-то соломки!
– Для чего вам английская солома?
– К чаю, братец!
– Как, к чаю?
– Как, к чаю! ну, просто к чаю, вместо хлеба и сухарей.
Лукьян Анисимович пожал плечами и посмотрел на Григория Ивановича с выражением: не сошел ли Памфил Федосеевич с ума?
Григорий Иванович понял и покачал головою.
– Уж лучше с мякиной, чем с соломой, Памфил Федосеевич, – сказал Лукьян Анисимович, ставя трубку на окно и взявшись за шапку.
– И этого-то ты не понимаешь! Едал пирожное кудри?
– Это знаю.
– Ну, так царские кудри похожи на кудри; а это на солому.
– А! стало быть, это пирожное?
– Не пирожное, а просто из теста или из муки сделана солома, а ее едят с чаем.
– Что не выдумают; а все англичане. Я и чай с маслом чухонским однажды попробовал – очень недурно. Так прощайте, Памфил Федосеевич.
– Прощайте, Григорий Иванович.
– До свидания.
– До свидания, Лукьян Анисимович.
Между тем как Памфил Федосеевич занялся рассматриванием своего мундира, сынок его приехал в книжный магазин и потребовал сочинения всех русских литераторов.
– Вам, верно, составлять библиотеку? – спросил книгопродавец, человек с книжным смыслом, который понимал достоинства литературных произведений и, вероятно, знал, что и книги, как людей, по платью встречают, а по уму провожают; что рост и дородность есть достоинства более всего замечательные; что самая занимательная и ходкая книга есть или шут, или забавник, или враль, или любезник, который говорит очень мило пошлости; или рассказчик-сплетник, который выносит сор из избы и взводит на всё и на всех небывальщину; или выглядывающий колдуном, падшим ангелом, на которого находит стих, смущающий душу; или, наконец, какой-нибудь модник, который весь не свой.
– Вам, верно, составлять библиотеку?
– Именно.
– Так вот Ломоносова сочинения, Державина, Сумарокова.
