посмотрела на Кондора, затем снова перевела взгляд на ряды флаконов. Ее глаза скользнули по расписанию приема медикаментов, прикрепленному скотчем к внутренней стороне дверцы шкафчика.
– Тринадцать таблеток в день, – произнесла она.
– Каждый должен быть одурманен, – сказал Вин и, взглянув на Фэй, понял, что, несмотря на молодость, она узнала цитату из Боба Дилана.
– Есть хоть что-то, от чего вас не пытаются лечить с помощью таблеток?
– Рак и сходные с ним заболевания-убийцы. Ими я вроде бы не страдаю.
– Вы часто думаете об убийцах?
– Вы серьезно? Странно слышать этот вопрос от вас.
Питер тяжело протопал мимо ванной комнаты на второй этаж.
– Какой у вас диагноз? – спросила женщина.
– Посттравматический стресс. Параноидальный психоз. Утрата чувства реальности. Депрессия. Бредовый синдром. Тревожность. Могу добавить еще несколько заумных формулировок.
– И что это означает в практическом смысле?
– Иногда мне кажется, что все происходящее со мной – это кино. Я словно теряюсь во времени. Порой меня мучают воспоминания. Таблетки помогают с этим бороться. А тут еще и вы появились. Похоже, делается все возможное, чтобы я мог забыть прошлое и жить дальше.
– И как же все это происходит? Я имею в виду ваши воспоминания.
– Это похоже на вспышки в мозгу, которые высвечивают то, что случилось когда-то давно. Я словно вижу сны. Передо мной проходят призраки прошлого. Но в целом я в порядке. Мое состояние вполне рабочее – не хуже, чем у любого другого.
Судя по звуку, Питер вошел в забитую хламом кладовку и принялся делать снимки там.
– Имена, лица – все это ускользает из моей памяти, – снова заговорил Кондор, он же Вин. – Память вообще очень избирательна. Взять, к примеру, Кевина Пауэлла. Я могу сказать вам, как он умер, но кто он был такой… Я помню Виктора и еще четырех человек, вместе с которыми меня держали в секретном заведении для умалишенных, принадлежащем ЦРУ, а своего первого руководителя в Агентстве – нет. Помню, как читал книжки, помню слова «секция девять, департамент семнадцать» – там происходило что-то такое, о чем я не могу даже думать. Не заставляйте меня думать об этом, не надо. Ясность наступила, когда в прошлом году я вышел на свободу. Все, что происходило до этого, – как в тумане. Я помню первую женщину, которую увидел обнаженной, но не тех людей, которых убивал. Иногда, размышляя о смерти, об убийствах, я почему-то начинаю ощущать запах мужского туалета. Помню переулки в Бейруте. Бары в Амстердаме. Аэродромы в джунглях. Какую-то забегаловку в Бруклине. Скоростные автострады в Лос-Анджелесе. Как меня подстрелили. Как сам стрелял в ответ. Как сломать человеку шею. И еще – как я бреду по улице какого-то города, название которого не могу вспомнить, и по шее у меня бегут мурашки. Да, и еще одно: что мое любимое оружие – автоматический пистолет «Кольт-девятнадцать-одиннадцать» сорок пятого калибра.
– В вашем состоянии происходят какие-то изменения?
