к стене.
– Зря вы так о человеке… Человек – это звучит гордо! – сказал высокий и худой мужчина, пытливо всматривающийся в нового больного. После чего подошел к Вяземской и подал ей руку.
– Горький, Максим… – представился он. – Может быть, читали.
– Конечно же…
– И на этом спасибо… Вы мне все-таки разъясните, как пролетарскому писателю, какое же состояние испытывает писатель, встретившись с этой самой… Музой?
– Если с профессиональной точки зрения, – начала Вяземская, – то можно сказать следующее. Принимая светлую мысль создания за основу, наша душа начинает как бы родниться с ней, и в какой-то момент эта идея (тема) становится уже нашей личной собственностью, нашим творением, ибо мы каждый раз вкладываем в произведение и частички своей души… Это, мне думается, обязательное условие, которое предполагает изначальную и великую любовь у самого художника и к Творцу, и к своему читателю…
– Насчет Бога не могу ничего сказать… – неожиданно произнес Максим Горький. – Я так про маму, например, писал…
И снова в палате зазвучал смех, но уже доброжелательный.
– Продолжайте, пожалуйста, очень интересно! – воскликнул Лермонтов…
Хотя вовсе и не Лермонтов, но Вяземская видела в этом живом, пытливом человеке живую, ищущую душу… И она продолжила:
– Но вот что именно испытывает душа, принимая мысль создания, развивая ее во всей возможной полноте и облачая вещественным покровом, – сие, господа писатели, есть уже тайна художника.
– Пожалуй, что я согласен с вами, – вновь взял на себя роль ведущего человек, назвавшийся Лермонтовым. – Лев Николаевич, а каково ваше мнение?
– Ершов еще молод… Им движет пытливое любознание. Что значит внезапное оживление при возникновении мысли… Это может происходить, лишь когда художник изначально не видит целостное произведение…
– Нет, граф… – вступился за Вяземскую (Ершова) Лермонтов. – Что значит изначальная целостность? Это уже своего рода современное конструирование. Тут Музы и рядом не было… Да и не будет!
– Мне думается, что Лермонтов прав… – вступила в их диалог Вяземская. – Мы знаем заданное нам условие, предполагаем конец… Но это не значит, что нам понятно все, что движет нашими героями… Это тоже тайна. И здесь не может быть авторской заданности, как в произведениях социалистического реализма… Этот процесс непредсказуем, он предполагает углубление автора в самого себя. Более того, в период работы желательно полное охлаждение ко всему мирскому, особенно к удовольствиям жизни. Здесь недопустимы даже резкие переходы творца из одного состояния в другое…
– Я так понимаю, что вы имеете в виду… плотский грех, обжорство или увлечение алкоголем в процессе творчества… – уточнил Крылов.
– В общем, да! – согласилась Вяземская. – Представьте себе живописца, допустившего некую слабость… Думается мне, что это вне зависимости от
