пь на дубе том;И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом.
Вон напротив меня дом, ветхой совсем домишко, старый. До оконец в землю врос. И двор-то его – точно в яме… А летом из-за дерев всё в тени там, ровно в джунглях каких.
Так вот… Там бабка Агафья с внуком живёт. Юркой его звать. Такой длинный, нескладный парень, такой худой, что даже нос у него – и тот худющий, прости господи, и торчит, точно утка на взлёте.
Да такой мечтательный парнишка…
Бывалоча, лежит по воскресеньям день-деньской, бабка-то его и давай отчитывать:
– Юрка, лежнёвка проклятая, поди хоть по воду сходи!
А он эдак с достоинством ей говорит:
– Мечтаю, – мол, – бабка. Дум у меня началось высокое стремленье!
Так вот и не было у неё никакого сладу с ним.
…А как вечер, замечу я, очухается. Щи-то кислые хлебнёт, скосоворотит физиономию да и пошёл вон с улицы к центру.
А центр, сам видел, у нас каменный. И вечером девок по нему гуляет – уйма. Одна другой краше.
Вот он выйдет на улочку и пристроится где-нибудь на углу дома. И пощупывает глазами девок-то.
Да вот такой робкий был мальчонка, что и заговорить никак не смел. Уйдёт от него мысль да и спрячется. Стоит, видно, да и горечно думает: как дорогу в любовь проложить? Все-то одногодки запросто: девку под руку и айда побаски расписывать. Хохочут да в кино ходят.
А наш-то Юрка стоит, горемыка, и никто его не замечает. А он, бедный, стоит да и ждёт, когда какая девка к нему сама подойдёт. Да заговорит. Да влюбится…
Только год ждёт, два ждёт – никак не дождётся. Нету таких девок, которым бы он поглянулся.
Пождал он, пождал так вот, да и уразумел, что главное, дескать, заговорить её, наговорить с три короба, наобещать разного, а потом взять да и поцеловать. Все ж которые целуются и не красавцы-царевичи, а любят друг дружку. Значит, думает, любовь-то эта от прелюбодеяний и родится. А дальше и вообще: помиловаться в закутке где-нибудь, и – твоя она, что хочешь, то и сделай с ней: хочешь в жёны бери, хочешь играй, как кошка мышью.
И вот как додумал он это, так сразу переборол себя в один вечер, взвинтил нервически, да и, страхом наполненный, пошёл к одной, которая глянулась. Дрожит голосом, сам как выпь вытянулся, точно ростом столб телеграфный догнать решил. Все жилы сводит, а всё одно что-то бормочет, и даже сам уразуметь не может, чего плетёт. Цельный вечер так бормотал, как косач на току, приплясывал вокруг неё да и осмелел вконец – поцеловал. Ну, теперь думает, полонил девку, а то ж не весь век одному куковать.
Ага, значит, полонил… то да сё – млеет.
– Пойдём, – говорит, – я тебе и хату покажу. – Раз, думает, полюбила, то пусть и посмотрит, что справно живу.
А она:
– Да мне сё-равно…
Равно так равно… Ага…
Привёл, значит, да и спрятался с ней на сеновал. Укромное местечко ещё загодя изготовил. Ну, думает, и бабка здесь не помешает, и даже не узнает старая.
И давай он тут на чердаке извиваться. И так, и эдак! Одурманился парень. Откель – и не поймёт – ему такое счастье-любовь привалило.
А она-то, краля его, лежит, как бревно бесчувственное, и ухом не шевелит, бровью не ведёт, только соломинку покусывает, будто не ела три дни.
Ну как там – не знаю, а только добился Юрка свово.
Добиться-то он добился, да тут и смотрит на неё да и думает: «Ах ты, лягушонок мой заболотный, такая-сякая раскрасавица, толстовата ты уж больно, но зато какая красавица выраженьем глаз!»
И тут лень у него по суставам пошла, такое состояние вялое, что захотелось чёрт-те что плести, разные нежности наговаривать.
– Цветок, – говорит он, – ты мой благоуханный! Милашка-раскрасавица! Как только мы с тобой жить будем?
А она:
– Как жили, так и будем.
– Свадьбу, – говорит Юрка, – такую отгрохаем! На весь… на весь… на всю улицу!
– Зачем это? – спрашивает, челюсть отвалив и туалет поправляя.
– Чтобы все знали-видели!
Сморщилась она кисло да и отвернулась.
– А ты что? Не хочешь? – Растерялся Юрка.
– А на кой она мне, свадьба-то твоя?
– Как на кой? – Разинул он рот. – Замуж тебя беру!
– Обрадовал! Ты школу-то хоть кончил?
– Кончил.
– В
