но и настороженно потянул носом, вбирая глубоко в себя влажный прохладный воздух. Не было привычного запаха нар, параши и того вечного страха, которым пропитаны обитатели казенных домов. Попавший в тюрьму с воли впервые долго и мучительно привыкает к законам зоны, стараясь выжить и не скурвиться, но к запаху тюрьмы привыкнуть трудно. Особенно по ночам, когда еще снятся вольные сны и руки тянутся к женщине или чему-то из прошлой жизни, а пальцы натыкаются лишь на липкий тюремный воздух, пропитанный тяжелым запахом ненависти и страха. Постепенно этот запах заполняет и новичка, проникая в каждую клеточку тела и потаенные уголки сознания. Человек становится зэком, переламывая свою личность о жесткие понятия зоны.
С каждым вдохом мужчина убеждался, что спал он не на нарах. Чтобы не встревожить окутавшее сладостное ощущение, он даже не стал открывать глаза и отдался своему обонянию. Подушка и простыни были чужими, да и все рядом не принадлежало тюрьме. Самые обычные ощущения на воле вдруг обостряются у тех, кто попал в зону. Чувство опасности, постоянно окружающее новичка, заставляет его быстро приспосабливаться. Боковое зрение, бегающие зрачки, острый слух, интуиция – все, что он редко напрягал или даже не использовал за ненадобностью прежде, задействуются максимально. Страх постоянной угрозы изводит поначалу. Блатные, прошедшие процесс обращения в зэка в свою первую ходку, быстро перекидываются, словно оборотни в полнолуние. У новичков ломка идет тяжело и долго. Только сильные волей сохраняют личность, умело пряча ее за самой мощной психологической стеной. Ни раскаяние, ни покорность, ни коварство, ни страх, ни любовь не могут противостоять жестким понятиям зоны. Только Месть. С большой буквы. Это единственное чувство способно постоянно подпитывать энергией личность. Прятать ее за маской безразличия, которая вырастает перед внешней агрессией, словно крепостная стена. Причем, такой толщины и высоты, сколько потребуется, чтобы не сломаться.
Вот и сейчас, в темноте, мужчина сосредоточил все свое внимание на окружающем, но никого не почувствовал. А так быть не могло, кто-то должен был подкрадываться сзади. Страх диктовал свои условия. Усилием воли мужчина заставил окаменевшие от напряжения мышцы расслабиться. Опытный боец тем и отличается от наглого юнца, что никогда не демонстрирует рельефные мускулы перед атакой, не играет бицепсами и не орет на противника. Он даже взгляд свой заставляет «погаснуть». Энергию нужно сосредоточить и сберечь для взрыва, иначе весь пар уйдет в свисток.
Однако тот, кто подкрадывался сзади, ничем себя не выдавал, и это было очень опасно. Мужчина не выдержал. Следом за блеснувшей молнией он, вместе с обрушившимся громом, в едином движений вскочил и развернулся в боевой стойке, уходя чуть в сторону, чтобы пропустить возможную атаку сзади. Ничего не произошло. Только стопы ощутили не холод выщербленных досок пола в камере, а что-то гладкое… Паркет! Он был на воле. Сердце еще колотилось, но чувство опасности медленно покидало сознание.
– Да-а, Аркадий Михалыч, – мысленно упрекнул себя мужчина. – Шалят нервишки-то. Шаля-ят… Мы не в зоне, дорогой. Мы на во-ле.
Последнее слово он с трудом выдавил из себя. Нараспев, растягивая «о», словно учился говорить. Это желанное слово так долго рвалось наружу, что теперь он с трудом выговаривал его. Пришлось повторить, прислушиваясь, как это получилось. А получалось очень неуверенно. Запрет, наложенный им самим когда-то на все, что касалось воли, словно заклятье, охранял эту область памяти от прикосновений любой мысли. И эти оковы были крепки до сих пор. Иначе выжить было бы невозможно. Он видел там как здоровенные мужики впадали в истерику и бились головой о дверь камеры, умоляя вертухаев выпустить. Жажда воли ломала многих. Воспоминания о доме, о любых его мелочах, расслабляли и делали беззащитным. Вот тут-то и просыпались в камере те, кто умел подпитывать себя чужой слабостью. Кто издевался, подгоняя истерику на новые витки, или молча наблюдая и с презрением возвеличиваясь. Каждый, как мог, карабкался на незримую пирамиду взаимоотношений, выстроенных смотрящим в хате по принятым, словно закон, понятиям.
Мужчина медленно провел рукой по лицу ото лба к подбородку, словно смахивая воду, но делал это осторожно, боясь вспугнуть видение. Предосторожности и проверки вошли в привычку. Все время быть начеку, контролировать окружающий пятачок, особенно спину. Ведь подлянка среди слабых и завистников первое оружие. Они способны месяцами выжидать и шифроваться, чтобы нанести свой коварный удар. Унизить, уничтожить, подчинить. Карабкаться на верхушку тюремной пирамиды можно, только наступив и растоптав чужую душу. Даже кровь не дает такой власти, как страх, ибо на убийство идут, когда не могут сломать духовно. Конвоиры на этапе или охрана при разборках в зоне точно также используют кованые ботинки и дубинки для острастки, а не при необходимости. Страх давит на плечи. От него ломит в затылке. Если йоги или экстрасенсы говорят, что стремятся открыть третий глаз, указывая пальцем на середину лба, зэки открывают его на темечке.
– Аркадий Михалыч, – опять мысленно обратился к себе мужчина, – а не закурить ли нам?
– Отчего же, – ответило его второе я. – «Парламент»
