недовольно нахмурился, и, заметив это, мама переключилась на него:
– Да, да! И не нужно хмурить брови – у нас единственный сын! Вспомни, что случилось с Верочкиным мальчиком! Дениска пойдет в армию только через мой труп!
Они заспорили, и я выскользнул из квартиры.
2
Пленку с воспоминаниями я так и не восстановил. Мешали запах, вкус, звук, моменты беспамятства и экстаза, которые я не мог воспроизвести. И я бросил это бесполезное и изнуряющее занятие. Я обратился к настоящему, в котором она стояла у кафедры, выходила из института, шла по городу, заходила в магазины и кафе. Я начал следить за ней. Шел на большом расстоянии, чтобы она, не дай Бог, не заметила. Я изучил распорядок ее дня, видел, как она гуляет с дочкой, знал, что ее любимое кафе – в помещении городской бани. Однажды, когда она вышла из него, я, бросив слежку, зашел, пытаясь угадать, за каким столом она сидела, и угадал безошибочно – по марке недокуренной сигареты…
Следующей стадией моего безумия стал… цинизм. То есть я попытался вызвать его у себя. Я снова прокручивал обрывки пленки, но на этот раз окружал ее ореолом неимоверного китча. Это было нелегко. Ну что, собственно, произошло? Курортный роман, нет – романчик, хуже – пошлая интрижка скучающей дамы с неопытным юнцом, одна проигрышная партия в настольный теннис. Но когда у меня доходило дело до скользких словечек, определяющих все, что предшествовало соитию, – я грыз зубами подушку. Чтобы окончательно все разрушить, мне нужно было сделать подлость – поведать об интрижке двум-трем друзьям-сокурсникам, при этом быть в стельку пьяным, перемежать речь матом, описать в подробностях ее грудь, бедра и то, как она извивалась в моих руках, и то, как просила встречаться тайно у нее на квартире. Может быть, этот кислотный дождь уничтожил бы мои мучения раз и навсегда. Но так поступить я не мог – пришлось бы уничтожить себя.
Как обрести равновесие, я не знал. Несколько раз я встречался со своими бывшими подружками. Но это повергло меня в еще больший шок: я ничего не чувствовал! То есть в физиологическом плане все было, как прежде, но я с ужасом обнаружил у себя какой-то новый вид импотенции: все происходило автоматически. Я был роботом, вырабатывающим гормоны, – не более того. После таких свиданий я пытался проникнуться к своей партнерше хотя бы нежностью, вспомнить ее словечки, руки, коленки, но вместо этого в памяти возникало что-то совершенно нелепое: пятно на обоях, рисунок на ковре или позвякивание трамвая на улице. Я вспомнил о вине, о проклятом бабкином вине, которое Лиза назвала колдовским. Я ненавидел все, что было связано с мистикой, но вдруг совершенно по-бабски испугался: а что, если эта ободранная старуха, продающая из-под полы домашнее зелье, – ведьма, способная навести порчу? Когда я избавлюсь от его действия?
Еще через месяц, когда все конспектировали скучные речи преподавателей, казавшиеся мне полной абракадаброй, я почувствовал некоторое облегчение: на смену цинизму и беспорядочным связям
