Но тот-то, тот! Он потаскан, отвратителен. Он лыс ведь, лыс. Если бы это случилось хотя бы в Москве, допустим. А потом, кто он – ничтожество, бездарь. Он ведь смеялся надо мной. Он и над рассказом смеялся».
– Вся беда, что шибко юркая, змеина. Увертливая. Я б попал, и не случилось беды, а вот увлекся и вам по ошибке вмазал.
– Послушайте, что вы тут дурака из себя корчите? Разве вы не знаете, что здесь зеленая зона Академгородка и белок тут специально выпускают, восстанавливая нарушенное равновесие природы?
– Э-э. Знаю. Как не знать, – скривился мужик. – Я сорок лет в Сибири живу, и мой папаша тут жил, и дедушка. Как мне не знать. Я хоть и не академик, как некоторые, а знаю. Знать-то я знаю, а только ведь эта… сама… ну… хочется ведь эта… стукнуть!
И захохотал, повторяя:
– Хочется, ой как хочется!
– Бессовестный, бесстыжий!
– Так ведь её все равно кто-нибудь убьет. Не я, так другой. Или съест волк. Придет да и съест. Волков вы тоже, наверное, выпустили. Для равновесия.
Молчание. Тут бабушка:
– Дурак ты, дурачок. Колчужка.
– Эт-то верно, бабуся, эт-то верно, – согласился Ганя Пёс. – Глуп как пень. Колчужка, правильно заметили. Дурак. А я сегодня дома не ночевал, – неизвестно для чего добавил он.
– Твой дом – тюрьма, – не унималась бабушка.
Ганя немного обиделся:
– Ну уж, вы тоже скажете, тюрьма. Я тогда пошел.
– Стой, хулиган! – крикнула Светлана Степановна. – Стой, мерзавец, а кто платить будет?
Но мужик уже ушел. Вернее, он еще окончательно не ушел, но довольно быстро переставлял ноги.
– Стой, хулиган! Стой! Вот же свинья!
– Свинья, свинья. А теперь все нынешние – свиньи. Вот раньше – это жили люди, а сейчас одни свиньи, – высказала свой взгляд баба Люба.
– Мама, не порите ерунду, – разозлилась Светлана Степановна. – При чем здесь это? Вы думаете или нет, когда болтаете? Просто мерзавец.
– А я не болтаю, – наскочила на нее бабушка. – Раньше были люди, а теперь или хулиганы, или горят на работе. Вон мой сыночка, горел-горел да и сгорел. Хоронили с музыкой, а кто мне его теперь отдаст?
Баба Люба заплакала.
– В милицию если позвонить, так где там, сейчас уже не сыщешь, – тосковала Светлана Степановна. – Придется вставлять простое стекло.
А Леночка глядела в чисто вымытый пол и была далеко-далеко.
Выйдет замуж за Диму, и будут жить в Москве, а может, и еще дальше – чем черт не шутит.
Будет квартира, и Дом журналистов будет, и литераторов.
И будет умная трезвая красивая женщина, а потом – ослепительная старуха с белыми кудрями.
Будет все-все-все.
– Леночка, ты что там? Притихла, мышонок. Ты что там? – окликнула мама.
– Ничего, – ответила Леночка, глядя чисто и светло.
– А-а, – сказала мама. И продолжила: – И главное, нет никакого
