с теми, которых подозреваю в том, что они не смогут постичь мою мысль до конца”.
“Я пришла из ничтожества”, – бормочет она.
“Никогда не говори этого”, – он осторожно касается ее тонкой руки. – “Никогда, никогда не говори такое”.
Да, да, повторяет она про себя, я пришла из ничтожества.
Наоми истерически смеется. Она, немецкая еврейка, винит и себя и свою семью. Ведь они были уверены: немцы не тронут евреев, что христианкое общество нуждается в евреях. Что ничего плохого им не сделают.
Лотшин, ее старшая сестра права. Если бы еврейская буржуазия не была столь слепа в оценке будущего, быть может, европейское еврейство поняло угрозу, нависшую над ним, и спаслось бы от нацистов. Культура европейского еврейства была уничтожена в корне, ибо еврейская община в Германии потеряла в ассимиляции собственную идентичность.
Наоми вновь и вновь размышляет, погружаясь в историю семьи, вспоминая гордость деда, направлявшего в нее острия иллюзии, лезвия слепоты чувств и самообмана. Нацисты усилились, грабили и убивали по всей Германии, а что делал дед? Говорил о старом добром времени и насмехался над черными прогнозами внука Гейнца. Нацисты кричали “Смерть евреям”, а дед уцепился за прошлое и не переставал воспевать кайзера Вильгельма Первого и Бисмарка, который потакал евреям, ибо надеялся на их таланты, которые дадут сильнейший толчок развития германской промышленности и, конечно же, международной торговле.
1871 – год коронования Вильгельма, первого кайзера Германии, лег печатью на сердце деда.
Его, крепкого, высокого мужчину определили в кирасиры, полк кавалерии, служивший лично кайзеру. Он – единственный еврей, которого мобилизовали в этот отборный полк: в нём служили только сынки аристократов. Как он гордился мундиром, производившим на всех неизгладимое впечатление. В тот же год права евреев были уравнены с правами всех граждан, и с того момента национальные чувства вырвались из души деда без всякой сдержанности. Дед всё более сближался с христианским обществом. Как богатый еврей он приобрел в аристократическом районе Берлина роскошный дом в юнкерском стиле, войдя в высший круг приближенных к кайзеру.
“Хайль Гитлер”, – орала орава на улицах и площадях, а дед лишь усмехался и ёрничал. Даже тогда, когда капиталисты стали вступать в нацистскую партию. Гейнц видел приближающуюся катастрофу, но дед упорно погружался в сороковые годы девятнадцатого века, период первой волны промышленной революции. А затем, перепрыгнув через десятки лет, вспоминал пору технологического прогресса. С молниеносной скоростью чудеса ворвались в повседневную жизнь, и дед, авантюрист по натуре, почувствовал, что все эти новшества родились именно для него. Появление железных дорог по всей Германии привело к быстрой связи с любым местом в стране. Телефон, микрофон, граммофон, электрическая лампочка – привели к расцвету новой европейской культуры.
