рыба кит. и мир бережет для нее острый нож.
однажды в октябре, когда сон тих…
это рыба кит, что живет в синеве
глаз твоих.
союзпечаль
я влюблена в страну, которой нет.
когда-то в детстве я смотрела, как она спит.
о, как берег ее военно-морской флот,
и пламенел у сердца громкого алый флаг…
зима жалела, не могла разомкнуть рук,
весна рыдала, был бульвар бел.
но пришел август,
сорвал с петель
двери.
и с тех пор каждый чувствует себя старым:
хемингуэем, сартром.
все было наоборот:
юрий гагарин умер и улетел.
soviet union, под кожею наших тел
звучат твои песни
чудовища
как все мало в сравнении с тобой,
как все ничтожно, пусто, слепо.
ведь это ты недрогнувшей рукой
с души любого снимаешь слепок,
ведь это ты стучишь как в клеть
в зрачки нам,
это ты превратил смерть в смерть,
отдав своего сына.
и он ходит теперь по пятам
за нами, нищими и нагими,
претворяет шов в шрам,
небытие – в имя.
в детстве смотришь на небо,
и там – луна,
а на ней – авель и каин-братоубийца.
и внутри у тебя становится так темно,
так темно,
что даже сотня лун не сгодится.
вместе с запахом рос и трав
мы пьем молоко земное.
черное молоко чужих краев,
приучающее нас к боли.
изменяющее нас так,
превращающее нас в тени.
господи, верни все назад,
мы не чудовища,
мы дети, играющие на твоих коленях.
цвети отважно
никому не верь.
это ведь здесь башлачев выходил из таверн
в вечный снег, в вечный снег и смог.
и бежала собака худая со всех ног
за ним, дрожащим, как оголенный провод.
а затем наступало время, а затем наступал холод;
бесконечность для тех,
кто стал отсчитывать дни без…
никому не верь. это ведь здесь укрывает наст
трамваи города трех революций.
и, кажется, где-то на остановке
печальный стоит бродский,
проклиная дожди или ветер,
или тех, кто забыл, что был светел,
кто не выдержал и покинул.
и вечер плывет синий,
и вечер плывет синий.
