хир, – зовет ее немец и показывает сначала на ее ногу, затем на их дом, из которого только что вышел.
Он – фельдшер, живет в их доме. Мама останавливается, смотрит на немца и испуганно прижимает руки к груди, а тот настойчиво зовет ее в дом. Наконец, она покорно следует за ним. Что немец сделает с мамой? Но вскоре мама выходит из дома с забинтованной ногой. Как оказалось, немец вскрыл острым скальпелем нарыв, приложил какую-то мазь и забинтовал.
А однажды немцы исчезают. Вдруг в суматохе выскакивают из домов, что-то кричат на своём языке, будто пожар начался, и в один миг укатывают на своих машинах и мотоциклах. Только пыль клубится им вслед на дороге.
– Мам, а почему они к нам пришли? Им жить негде? – спрашивает он.
Мама смеется и целует в макушку:
– Не знаю, сынок. У них своя страна есть. Но хотят еще и нашу.
– Зачем?
– Кто знает? Хотят… Хотели…
В сторожке стало темно. Виктор встал, подошел к двери и нажал на выключатель. Большая грязная лампа вспыхнула под потолком, резанув по глазам. Он невольно зажмурился. Неуютный какой-то свет. Он снова выключил его. В темноте лучше, спокойнее.
Действительно, зачем они пришли? У него и сейчас нет ответа на тот детский вопрос. Этот фельдшер… Вряд ли в детстве он думал: вырасту и пойду завоевывать Советский Союз. Такой профессии не существует: завоеватель. Да он, наверно, и толком не знал, где этот Советский Союз находился, просто хотел стать врачом. И сотоварищи его – они тоже хотели кем-то быть: строителями, инженерами, музыкантами… А пошли воевать. Зачем? Люди везде одинаковы, никто не хочет воевать, а тем более умирать. А воюют. И умирают. Молодыми, полными сил, со своми мечтами. Как сложилась судьба того фельдшера? Может, погиб в том самом бою, за поселком. И всё. Хотел быть врачом, лечить людей, жить счастливо, а бесславно сгинул где-то на чужбине, и никто из родных не бросил горсть в его могилу. Да и не знает никто, где могила-то его. Кто-то вместо него решил его судьбу. Кто-то сказал: ты должен воевать. И он согласился. А может, не хотел воевать, но не мог иначе, потому что должен. А погиб – и долг с него списали: ну, ничего не поделаешь, старик, так вышло, извини. Но ты отдал жизнь за великое дело. За великое… А ведь и не было никакого великого дела, не получилось оно у них. Убили миллионы людей, разрушили полмира – и ушли вслед за фельдшером. Без всякого смысла.
Может, тогда все и началось, в те военные годы? Может, кто-то точно так же решил и его, Виктора, судьбу? Или что-то, какая-то целесообразность? А теперь – извини, старик, так вышло… Да нет, вроде никто ему не вдалбливал всякие умные мысли о каком-то там долге… Тогда, может, должен был сам что-то сделать, а не сделал. Но что? Понятно, если бы не война, жизнь сложилась бы иначе. Совсем по-другому. Виктор, устало вздохнув, провел рукой по лицу. Вроде всё в его жизни шло, как должно было. Иначе быть не могло. Или могло? Тогда в чем же дело?!
…Бои отступили.
