когда они проходили мимо ярко освещенного перекрестка, где по ночам скользят тени женщин и лицемеров.
Напутствуемый этим изречением о сущности христианской морали, Шелтон отправился на вокзал Черинг-Кросс. Он стоял, с замиранием сердца ожидая прибытия поезда, и думал о том, как странно, что всего несколько минут тому назад он был в обществе какого-то бродяги.
И вот среди потока пассажиров, который хлынул из подошедшего поезда, он увидел Антонию. Она шла рядом с матерью, дававшей указания лакею; за ними следовала горничная с картонкой и носильщик с чемоданами. Антония уткнула подбородок в воротник пелерины; высокая, стройная и строгая, она резко выделялась на фоне суетившейся вокруг толпы своим нетерпеливым и высокомерным видом. Ее глаза, несколько утомленные путешествием, внимательно смотрели по сторонам; казалось, все, что она видит, доставляет ей удовольствие; прядь волос выбилась из-под шапочки над ухом; на щеках играл легкий румянец. Внезапно она увидела Шелтона и остановилась, глядя на него, изящно, точно лань, изогнув шею; губы ее приоткрылись в сияющей улыбке, и дрожь пробежала по телу Шелтона. Да, вот она – воплощение всего, к чему он так долго стремился! Он не мог бы сказать, что скрывалось за ее улыбкой – была ли то страстная тоска или что-то неуловимо-бесплотное, чистое и ледяное. Эта улыбка как бы скользила мимо него, освещая весь мрачный вокзал. В ее ослепительном блеске не было ни трепета, ни неуверенности, ни намека на ликование невесты – она излучала ровный свет, словно улыбка звезды. Но не все ли равно? Ведь главное, что Антония здесь, улыбается ему, прекрасная, как нарождающийся день! И она будет принадлежать ему – совсем немного времени отделяет их от торжественной минуты. Он шагнул к ней, но она тотчас опустила глаза, и лицо ее вновь приняло надменное выражение; окруженная матерью, лакеем, горничной и носильщиком, она проследовала к экипажу, села в него и уехала.
Вот и все: она видела его, улыбнулась ему; но к его восторгу примешивалось какое-то другое чувство, и – какая жестокая шутка! – вместо ее лица перед его глазами всплыло лицо дамы из ресторана – плоское, круглое, сильно напудренное, с подведенными тушью глазами. Какое мы имеем право презирать ее и ей подобных? Разве у них есть матери, лакеи, носильщики, горничные? Он вздрогнул опять, но на этот раз от физического отвращения; напудренное лицо с подведенными глазами вдруг исчезло, и перед ним вновь возникла фигура девушки на вокзале – прекрасной и такой далекой.
Шелтон долго сидел за обедом, потягивал вино и мечтал, и еще долго потом курил и опять мечтал, а когда он наконец поехал домой, голова у него слегка кружилась, одурманенная вином и мечтами. Фонари, мелькающие в быстром танце, луна, как сливочный сыр, полоски яркого света на мокрой сбруе лошади, позвякиванье колокольчика на кебе, стук колес, ночной воздух и ветви деревьев – все было так прекрасно! Шелтон распахнул дверцу: ему хотелось ощутить прикосновение теплого ветерка. Он испытывал невыразимое наслаждение при виде толпы на тротуарах – прохожие казались
