и все-таки стала ходить, волоча левую ногу. Как бы ни было ей трудно, всю работу и по дому и в огороде продолжала делать. Степан не считался с ее хромотой. Спокойно, неумолимо требовал от нее выполнения всех домашних дел. И в те редкие минуты, когда она вдруг позволяла себе прилечь, он находил ей работу, и она безропотно поднималась и, все больше волоча ногу, молча выполняла все, что было нужно.
Дети выросли незаметно, времена изменились. Степан как-то заговорил о том, что можно вернуться домой, на Украину, но Стефания спросила его:
– А кто нас там ждет, кому мы нужны? Хотя и здесь мы никому не нужны. Не перенести мне уже переезда.
Степан больше не возвращался к этому разговору. Жизнь все быстрее и быстрее стала катиться под горку. Дочь закончила школу, а потом – институт, да так и осталась в городе. Сын тоже после музыкального училища закончил консерваторию, только в отпуск заезжал в родной дом. У всех свои заботы. Правда, звали они родителей к себе, но Степан не мыслил своей жизни без хозяйства, без коровы, без огорода. И продолжал жить по-своему.
В последнюю осень у Степаниды совсем отнялась нога, и она собирала картошку, чуть не ползая по холодной земле. Степан словно не замечал, как ей трудна была эта работа. Соседи осуждающе смотрели на него, предлагали помощь.
– Не надобно нам помощи, – отрезал Степан.
После сбора картошки Стефания слегла и больше не поднялась. А через три недели ее не стало.
Похоронили ее, как подобает: отпел поп, поплакали дети. Степан не плакал, но с недоумением смотрел на чужое и словно помолодевшее, необыкновенно спокойное, даже умиротворенное лицо жены. Первые два дня он привычно кричал: «Стэпа, подай…». Но только слезы дочери и больные глаза сына встречал в ответ на свой зов. На третий день он лег на их общую кровать, на которой они проспали бок о бок больше сорока лет, и больше не повернулся, не откликнулся на просьбы сына и дочери, на их мольбу и уговоры, отталкивал пищу и отрешенно молчал.
Как он раздражался на их попытки вернуть его к жизни. Они ему мешали, они его отвлекали…
Боже мой, как хороша была эта полька! Сердце его зашлось от горячей волны непонятного и незнакомого чувства. Больше всего в жизни он боялся, что она посмеется над его смелостью попросить ее руки. Чтобы такая раскрасавица да согласилась выйти за него… да никогда не бывать такому счастью.
Степан увидел свое некрасивое лицо, покрытое румянцем стыда и ожидаемого позора, но она не отказала. А может, мать настояла – все-таки единственный сын Герасима Данильчука. Свой лес…
Как хороша она была в белом наряде невесты!
Степан был почти счастлив. Он исподлобья смотрел на свою невесту. А когда поп обвенчал их и он должен был поцеловать молодую, как удар хлыста был для него ее испуганный взгляд. Он еще минуту назад был так счастлив, что совсем забыл, как смешон в вышиванке с торчащими непослушными волосами. Был момент, когда ему казалось, что он и сам стал красивым, как
