была повсюду: ею были забиты холодильник и морозилка, завалены полки и плита; ветчина лежала в раковине и в выключенной духовке. Когда соседи заходили выразить свои соболезнования, их встречал в дверях дядя Биг. Мы с бабулей то и дело слышали, как он гудел: «О, ветчина! Спасибо вам за заботу, заходите, пожалуйста». Шли дни, и реакция дяди Бига на ветчину становилась все более бурной. Каждый раз, как он восклицал «ветчина!», мы с бабулей переглядывались, стараясь подавить неподобающее хихиканье. Теперь дядя поставил себе целью добиться, чтобы в каждом доме на двадцать миль вокруг люди хотя бы раз в день съедали бутерброд с ветчиной.
Он ставит морозильник на землю и протягивает мне руку, помогая подняться:
– Возможно, через несколько дней мы станем безветчинными.
Как только я оказываюсь на ногах, Биг целует меня в макушку и протягивает руку Тоби, а потом обнимает его. Тоби, и сам паренек весьма внушительный, целиком исчезает в этом медвежьем объятии.
– Ну что, ковбой, как живешь-можешь?
– Так себе, – признается тот.
Биг отпускает его, оставляя одну руку у Тоби на плече, а второй приобнимает меня. Он переводит взгляд с меня на него и обратно.
– Это нужно просто пережить… всем нам. – Он возглашает это, точно Моисей, и мы киваем, приобщившись к великой мудрости.
Он подмигивает мне. Дядюшка Биг – великий мастер подмигивать, и пять его жен тому доказательство. После того как пятая покинула его, бабуля настояла, чтобы он перебрался к нам.
– Ваш бедный дядюшка изморит себя голодом, если будет и дальше страдать от безнадежной любви, – объяснила она. – Разбитое сердце – плохой повар.
А теперь она собственным примером подтверждала эту поговорку: все, что она готовит, по вкусу напоминает пепел.
Мы с Тоби идем за дядей в дом. Внутри дядя Биг останавливается перед изображением сестры, моей пропавшей мамы, Пейдж Уокер. Еще до того, как она исчезла шестнадцать лет назад, бабуля рисовала с нее портрет. Закончить картину не удалось, но бабушка все равно повесила ее на стену. Пейдж парит над камином в гостиной: Полумама с зелеными волосами, что струятся вокруг ее недорисованного лица.
Бабуля всегда уверяла нас, что наша мать вернется. Она говорила об этом так, словно мама отправилась в магазин купить яиц или ушла искупаться. Бабуля так часто и с такой убежденностью повторяла это, что мы до поры до времени не сомневались в ее словах. Просто ждали, когда зазвонит телефон, раздастся стук в дверь или придет письмо.
Я легонько касаюсь руки дяди Бига; он уставился на Полумаму так, словно ведет с ней молчаливый разговор. Дядя вздыхает, обнимает нас с Тоби, и мы плетемся на кухню, как трехголовый шестиногий мешок скорби весом в десять тонн.
Ужин наш вполне предсказуем: запеканка из ветчины с пеплом. Мы ковыряем вилками в тарелках.
Потом мы с Тоби садимся на полу в гостиной, слушаем любимую музыку Бейли, разглядываем бесчисленные фотоальбомы и, собственно говоря, разбиваем свои сердца
