не продолжит её, если мы уйдем из-за стола!
Ольгерт и профессор посмотрели друг другу в глаза и от души расхохотались.
Затем собеседники вернулись в комнату № 319, где на рабочем столе возвышались кипы писчей бумаги, лежали хорошо отточенные простые карандаши и большой одинокий ластик.
– Неужели вы выходите один на один с Мирозданием с таким незатейливым реквизитом? – искренне удивился Васильев, выкладывая на стол кусочек благоухающего духами блондинки картона.
– Реквизит предельно прост, – утвердительно кивнул Колобов. – Бумага, карандаш и ластик – наши вечные спутники и лучшие друзья. Как бриллианты для девушек. – Он протянул Васильеву отмеченный пропуск. – Вот, пожалуйста!
– Проще некуда, – забирая документ, подхватил Ольгерт с видом закоренелого провокатора. – Проще только у философов. Говорят, им даже ластик не нужен.
Под иссякающим мелким дождем Васильев дошагал до автомобильной стоянки. Здесь его ожидал сюрприз – не из приятных. На боку «жар-птицы» нагло сияла длинная свежая царапина.
Ольгерт рефлекторно почесал потылицу. Поверить в то, что царапина появилась случайно, могли бы разве что какие-нибудь безлошадные штатские «мешки».
Ольгерт медленно обвёл взглядом автостоянку, отделённую от безлошадной части общества дикого капитализма сетчатой изгородью. Автомобилей здесь было четырнадцать, не считая его «жар-птицы». То есть не «его», а служебного: кишка у Васильева была тонка прикупить такую тачку, и с этой удручающей анатомической особенностью своего организма он ничем не отличался от безлошадных штатских «мешков».
Все машины уже находились тут до момента приезда Ольгерта, произошедшего примерно часа полтора назад. Повредивший чужую машину вандал давно уже унёс ноги, буде потерпевший не выдернул их из его задницы. Разыскать автомобильного вандала – задача ещё более трудная, чем найти профессора Грязнова и якобы созданное им ядерное устройство.
Васильева вдруг обдало свирепым «бодяжно-водочным» перегаром, и вслед за тем над его ухом проскрипел жизнерадостно-развязный голос:
– Баков на триста царапинка, как полагаешь, приятель?
Ольгерт обернулся и встретился взглядом с хитро ухмыляющимся старикашкой, с интересом разглядывающим свежий шрам на теле несравненной «жар-птицы».
– Твоя доля пока – пять рублей, – сказал он, протягивая заросшему щетиной бродяге пятирублевую монету. – Видел кого-нибудь?
– Швартовался тут один пижон на «буревестнике», – утвердительно кивнул старичок, благодарно принимая денежку и с ловкостью фокусника буквально растворяя её в живописных лохмотьях, заменявших ему одежду. – Покрутился минут десять-пятнадцать, потом вскочил в седло – и только пыль столбом.
– И куда же он навострил свою большую птицу?
– Слышь, приятель! – вместо ответа заговорщически
