ромоны причаливали в заливе, торопясь под защиту могучих крепостных стен. Византийцы сгружали на берег красное дерево и черных рабов, тяжкую сталь и невесомый шелк, желтый шафран и бесценную синюю краску из Индий. Угрюмые невольники поднимали на борт мешки с отборной пшеницей и бочки с солхатским вином, круги желтого воска и роскошные связки мехов, гнали пышногривых степных коней и заплаканных светловолосых девушек. Ах, как щедр тогда был рынок, ах какие заморские редкости продавались в пестрых лавках, легких шатрах, а то и тихо из-под полы, чтоб не ограбили, не отняли сокровище. Нынче же… а что нынче?
Подле церкви Иоанна Крестителя под сенью ветшающих башен даже в базарный день не набиралось и полусотни торговцев. И товар предлагали бесхитростный – свежую рыбу и свежие яблоки, муку и масло, битую птицу и живых, отчаянно квохчущих кур, скандальных поросят и клочкастых маленьких ишаков. Модницы копались в медных обручьях, серьгах и гривнах, перебирали свертки холста и мотки простеньких кружев, завистливо косились на дорогие шелка. Солевар дремал рядом с мешком грубой соли, гончар во всю мощь луженой глотки выхваливал небьющиеся горшки, кузнец угрюмо точил нож с волнистым узором вдоль лезвия – где только выучился? Пахло свежим навозом, дегтем, дымом, сеном, морем и рыбьими потрохами. И пряностями, с трех шагов заглушающими прочие ароматы.
Шатер Арифа Абу Саляма стоял поодаль от остальных лавочек – торговцы жаловались, мол покупатели шалеют и становятся скупы на траты. И вправду – спустя пять минут проведенных в окружении горшочков, мешочков, колбочек и шкатулочек, голова начинала кружиться даже у привычного к благовонным курениям константинопольского монаха. Что ж говорить о простых грешниках? А безмятежный Абу Салям сидел в шатре день-деньской, тер мускатный орешек, молол перец или благоуханные зерна кофе и чувствовал себя великолепно – он избегал лишних разговоров и шумных гостей. Расшитый халат торговца знавал лучшие времена, зеленый тюрбан вопиял о былой роскоши, мягкие туфли когда-то стоили больших денег. Но серьга, оттягивающая дряблую мочку уха, сияла золотом, с искоркой изумруда, и резной перстень с изречением из Корана вызывал уважение. А роскошная, холеная, крашеная хной борода, которой завидовали горожане, скрывала извилистый шрам от шеи до середины груди… но об этом молчок!
Полог шатра оставался закрытым даже в жаркие дни – чтобы шальной приморский ветер не поднял в воздух невесомую пыль куркумы, не нанес упаси Аллах пыли в драгоценный шафран или перец. Не жалея денег Абу Салям возжигал масляные светильники и – подумать только – ни разу не погорел. О приходе покупателя предупреждали колокольчики, развешанные у входа, и пока гость щурился и чихал, привыкая к ароматному полумраку, торговец уже знал, что предложить.
Шапочных дел мастер Биньямин Колпакчи, как и все караимы любил нежную, легкую трапезу – ему к душе лягут горная мята, крохотные лимоны в меду, реган, а в богатый день – хрупкий стручок ванили. Торговец шерстью Барджиль, как все хазары предпочитал простую, грубую пищу – огненный стручок перца, отборный чеснок с побережья, зеленая соль с травами. Лошадник Файзулла, сын кочевий, куда требовательнее – этому подавай серые зерна зиры, синие капельки барбариса, дорогой черный перец, желтую куркуму. Афифе-хатун держательница ласкового приюта для усталых путников любила изысканные приправы – лист малабарской корицы, корешки имбиря, похожие на человечков в любовных объятиях, звездочки бадьяна, прозрачно-желтые цветы шафрана, мускатный орех и маковое зерно. Смуглая красавица Поликсена, хозяйка хлебопекарни, заказывала много, но просто – тмин, симсим, нигелла, и снова зира. Сатеник… о, эта Сатеник! Воистину, нет такого зверя, который подобен жене злой, сварливой!
Семь лет назад, едва перебравшись в Кафу, Абу Салям приобрел рабыню, дабы не беспокоиться об столе, белье, платье и прочих нуждах холостяка. Покупать девицу – рисковать и честью, и благополучием и покоем. Брать старуху – платить дважды, она станет хныкать и охать, маяться лихорадкой и болями в спине, уничтожит множество дорогих лекарств и наконец, умрет, добавив расход на похороны. Абу Салям предпочел разумную середину – тощую как щепка армянку, ещё способную к материнству. Он ходил за рабыней, как за родной дочерью, покупал для неё халву и сливки, одел с ног до головы.
Вскоре торговцу пряностями пришлось изобретать витиеватые отговорки, чтобы не разжиреть подобно нечистому животному – готовила Сатеник изумительно. Каких цыплят в меду с золотистой хрустящей корочкой подавала она на стол, как искусно мешала белейший рис с кинзой и гранатовыми зернами, как тушила барашка в кислом молоке, начиняла его айвой и нутом, как творила белую пахлаву! Торговки прозвали Сатеник Сатаной – она бешено торговалась за каждый медный дирхам, огурец, горсть хамсы, и не дай бог положить ей в корзинку червивое яблоко, обсчитать хоть на монетку! Ад разверзался тогда на мирном базаре, реки смолы и серы, водопады проклятий обрушивались на голову нечестивца.
Дом торговца, уютный саманный домик на Митридатовой горе близ источника, сиял чистотой, абрикосы и вишни в саду богато плодоносили, ковры пушились
