и мягкие уши. В апреле на щеках высыпают веснушки. Я не кажусь опасным. Мне часто симпатизируют.
Послушай! Мне так нужен хоть кто-нибудь, знающий обо мне всю правду… Разреши, я буду писать тебе? Только писать? Если не хочешь – не отвечай…
Я ведь не всегда был таким.
Это началось, когда мне было лет двенадцать или тринадцать.
Потом как-нибудь – потом! – я тебе расскажу…
Глава 1
Мальчики
Влад не собирался ссориться с Кукушкой.
Собственно говоря, дружить с Кукушкой он не собирался тоже; в идеале Влад не хотел бы иметь с Кукушкой ничего общего, но идеал этот был недостижим. Общими оставались пространство, учителя и перемены – особенно перемены, время нужное и полезное, но отравленное Кукушкиным присутствием.
Когда-то очень давно – классе во втором – они подрались. То была, вероятно, совсем детская драка – со слезами, соплями, тычками и подножками; теперь Влад думал, что она даже смешной казалась со стороны, эта памятная обоим драка. Но именно после нее Кукушка перестал называть Влада тем самым словом, которое так отравило ему первый школьный год: в переводе на человеческий язык это короткое гадкое слово означало «сын гулящей женщины, за ненадобностью подкинутый под чужую дверь».
И еще – после той драки Влад получил возможность не враждовать с Кукушкой и не дружить с ним. Он ценил свою независимость и не собирался рисковать ею, прекрасно понимая, что теперь драться придется совсем не с Кукушкой. Скорее всего, драки вообще не будет, а будет жизнь, превращенная в ежедневный ад, вот как у Ждана…
Собственно, из-за Ждана все и случилось. Из-за того, что у Ждана был день рождения.
У забитых и презираемых тоже бывают дни рождения. И самые наивные из них иногда надеются круто изменить свою жизнь – именно в этот день; Ждан явился в школу в белой и чистой – удивительное дело! – сорочке и неновом, но вполне приличном костюмчике. Ждан принес кулек шоколадных конфет и гитару; и то и другое с какой-то суетливой таинственностью спрятал за вешалкой. Кукушка наблюдал с усмешкой; день начался как обычно – Глеб Погасий, подсевший к Ждану по собственной инициативе, в начале урока поднял руку:
– Можно, я пересяду?
Кукушка смотрел благосклонно. Девчонки хихикали; Глеб пробормотал извиняющимся тоном:
– Не могу, от этого мальчика опять так воняет…
– Вечно одно и то же, – раздраженно бросил математик.
Глеб пересел – присоседился к Владу; Ждан стерпел. Он еще не то терпел; возможно, сейчас он тешил себя мыслью, что это – в последний раз.
Ждан вовсе не был слабаком или тютей и, уж конечно, не был дураком. Ждан если и был полноват, то не слишком; просто он не подружился вовремя с Кукушкой – и поплатился за это тяжелее прочих, потому что у него была одна несчастная особенность: от него воняло.
Вероятно, его пот имел какой-то специфический состав. Вероятно, ему следовало почаще мыться; чем старше становился Ждан, тем заметнее делался запах, тем веселее шутили Кукушкины друзья, тем демонстративнее морщились девчонки.
Но сегодня был день рождения Ждана, и, возможно, накануне он два часа просидел в остывающей кадушке с раскисшим мылом в руках (Влад знал, что в квартале, где обитала семья Ждана, горячая вода бывает только в кадушках, и то – если ее предварительно согреешь в котле, а уголь в этих домах берегут как зеницу ока). Так или иначе – но от Ждана почти не пахло, и демарш Глеба на первом уроке был всего лишь цирком в угоду Кукушке, впрочем, как всегда…
На большой перемене Ждан носился по классу, раскладывая конфеты по партам, всем по две, а Кукушке – четыре. Потом, ударяя по струнам судорожно скрюченной рукой, что-то спел – совсем неплохо; Кукушка слушал, жуя, и по выражению его физиономии нельзя было понять ничего – странная безучастность на лице двенадцатилетнего мальчишки…
Впрочем, к тому времени Кукушке уже почти исполнилось тринадцать.
Прихлебатели тоже жевали и слушали – старательно нагоняя на лица скуку, им это было нелегко, потому что из-под наигранного равнодушия так и лезла привычная ухмылка. Линка Рыболов, ближайшая Кукушкина подруга, что-то шептала ему сзади на ухо; Кукушка кивал. Когда Ждан закончил петь, Кукушка вытащил изо рта белый комочек жвачки – но пульнул его не в Ждана, как ожидали многие, а в классную доску.
К налипшему шарику сразу же добавилось еще пять или шесть – доска сделалась похожей на звездное небо, а Ждан просиял, потому что Кукушкин жест означал для него амнистию…
Во всяком случае, так ему показалось.
Перед самым звонком дежурные поспешно очистили доску и убрали валяющиеся в проходах фантики; оставшиеся три
