ых сосен в самом дальнем урмане, облегченно скрылся за низко стелющимися кучевыми облаками, что накрыли половину поблекшего к вечеру небесного свода, расчерченного узкими расходящимися полосками.
– Солнце зашло! – бодро доложил наблюдатель.
– Ворота на запор! – угрюмо рявкнул начальник караула.
Уходящее за едва виднеющийся вдали зеленеющий холм небесное светило дало четкий сигнал, и бдительные стражи принялись отгонять от ворот зазевавшихся путников и любопытных зевак.
– Пошел! Пошел! – грозились стражники короткими копьями.
– Прочь! Прочь! – выкрикивали они.
– Тукта! Постой! – умолял стражей торговец в длиннополом халате. – Моя лошадь одним ухом уже прошла в город!
– Ха-ха!
– Ты со вторым ухом приходи поутру!
– А мы первое постережем!
– Ха-ха…
Поворотный механизм со скрежетом поднял откидной мостик через глубокий ров, наполовину заполненный мутной водицей, из которой проглядывались острые концы заглубленных на дне деревянных колов.
– Ворота на запоре! – облегченно выдохнул дюжий воротник.
– Смена! – распорядился начальник стражи.
Невозмутимые караулбаши с загоревшими до черноты лицами деловито меняли на высоких башнях подуставших часовых.
– Слава Аллаху! – громко выдыхали сменившиеся вои.
Выжаренные на знойном солнце стражи спешили на заслуженный отдых, предвкушали удовольствие от сытного ужина и последующих за ним сладких мгновений столь желанного отдыха и бодрящего сна.
От одной островерхой деревянной башни к другой, перекатываясь и переливаясь, понеслись вдаль по всей крепостной стене разноголосые переклики воинов, заступивших на охрану тишины и покоя их города.
Вооруженные с ног до головы часовые, в кожаных доспехах с тускло поблескивающими металлическими пластинками, зорко оглядывали все крепостные стены, посматривали на то, что творилось под ними.
– Тишина и порядок! – грозно прокричал ретивый страж.
Не успевшие к закрытию ворот внешнего города путники, горестно воздевая вверх изнеможенные в тяжелой работе руки, всемерно укоряя себя за медлительность, щедро проявленную в пути, неповоротливость и нерасторопность, отворачивали в сторону.
– О, Аллах! – ворчали они и принимались огорченными глазами искать подходящее место для ночлега под открытым небом, ибо если бы они немного поспешили, то не оказались бы за воротами.
– О, Аллах! За что ты наказал нас, лишив остатков разума?
– Аллах наказал нас за грехи наши!
– У, зараза! – огорченный селянин от досады громко крякнул.
– И все из-за вас! – наперебой ругались пастухи.
До жути крикливые, юркие и чрезвычайно подвижные погонщики скота изрыгали из своих натруженных за долгий путь глоток проклятия в адрес бессловесной скотины, из-за упрямства и бестолковости которой они не успели пересечь закрывшиеся прямо перед их носом ворота.
– Пошел! Пошел! – завопили погонщики.
Они защелкали сплетенными из кожаных ремешков плетями, больно ожигая подвернувшиеся под их горячую руку бока животных.
– Пошел! Пошел! – разорялись погонщики.
Они отгоняли подальше в открытое поле свои истошно мычащие стада коров, требующих вечерней дойки, невозмутимо жующих волов, блеющих на все голоса отары баранов и мекающих коз с длинными нечесаными бородами и густой, свисающей до самой земли шерстью…
На землю стремительно опустились серые сумерки. Они запросто растворили в себе все длинные полутени, отбрасываемые деревьями, высокими строениями и торопящимися вернуться домой, суетливо спешащими прохожими.
– Заканчивай! – понеслось со всех сторон.
Многочисленные мастеровые и ремесленники, кто с облегчением, а кто и с видимым сожалением, прекращали работу, невыполненную ее часть оставляли на следующий день.
– Будет день, будет пища…
– Утро вечера мудренее…
Остановились, замерли в своем последнем скрипе, словно жалуясь на скопившуюся за день усталость, тяжелые гончарные круги.
– Работа не волк, в лес не убежит…
– Сколько ни упирайся, всего не переделаешь…
Померцав, потухли веселые огоньки в тех печах, где выплавлялось железо. Перестали стучать по наковальням
