но перед иконами всюду уже зажжены свечи; их горящие пучки напоминают огненные снопы. На древних ликах святых, на почерневших, глянцевитых, деревянных балках стен колышутся отблески света; чуть пахнет кадильным дымом. А снаружи благовест перешел уже в звон, звонят во все колокола, и из алтаря раздается голос священника:
– Благословен Бог наш!..
И вот идет эта ночная рождественская служба в старинной деревянной церкви, полной народа, в большинстве, может быть, даже неграмотного. Но нигде не чувствовал я себя так близко к Богу, ни в одном знаменитом соборе, – а видел я их после много – не летела так к небу душа, как в этом бедном, затерянном в снегах храме, нигде не видел той простой и полной молитвы и веры, как в этих рядах, разом крестящихся и кланяющихся.
– На земли мир и в человецех благоволение… – звонко рассыпаясь, поют на клиросе детские голоса. Регентом отец Алексей, старый священник, что живет у нас на покое, а поют крестьянские дети из школы; голоса чисты и по-детски слабы, и пенье напоминает иногда биенье птичьих крыл. А ряды крестятся широким взмахом, высоко занося персты, кланяются в пояс: и от этого общего движения в церкви стоит шорох и шевелится пламя свечей.
А затем ликующая песнь.
– Христос рождается, славите, Христос с небес, срящете!
И это рождение Христа – Божьего Сына, оно словно свершается сейчас в храме!.. Я невольно подымаю глаза в купол, ввысь, чтобы видеть и встретить Его, идущего к нам… За маленькими, решётчатыми окнами – синий мрак, хотя понемногу начинает светать – служба длится уже третий час; чуть набухают ноги и никнет иногда голова, а на душе ликование – как будто Родившийся тут с нами. Слова – торжественные, библейские, малопонятные, и это еще более усугубляет чувство необыкновенного.
– Жезл из корене Иесеева и цвет от него, Христе, – поет хор – от девы прозябл если, от горы хвальной, приосененныя чащи… В них сокрыта вся непостижимая, великая Тайна рождения Христа, и когда мы, радостно усталые, идем домой, я уношу Его в себе, я полон Им, я Его чувствую во всём мире: на земле, словно начинается новая жизнь, ибо пришел Он!
На Западе я ни разу не пережил наяву этой великой тайны рождения Божьего Сына. Да и сам праздник Рождества здесь зовется по иному: Weihnachten, Noël. В сочельник, после обеда, чинные бюргеры идут в церковь, долго усаживаются, устраиваются на скамейках, поют, бесстрастно, в униссон, сладко благочестивые стишки: «Wer ist das schöne Kindelein, es ist das liebe Jesulein…» или еще лучше: «Das Kindlein so zart und fein – wie freundlich sieht es aus…» – и коробит всего от этого сентиментального панибратства с Богом. Почему сразу не колыбельную? Так не поют о Божьем Сыне; это в почтенной, буржуазной семье родился ребенок, смертный и беззащитный, как и все люди; раз я слышал, как щебетал по радио голос, упиваясь собственной пошлостью: «Если бы ты родился у нас, в Померании, то я бы уложила тебя в колясочку, под пуховое одеяльце, я бы кормила тебя кашкой…». Бога хотят сделать понятным маленьким буржуа, добродетельным
