Вот прошел, например, очередной год – и нечего вспомнить.
– Я понял одну вещь: память – это то, что можно ощутить почти физически. Потрогать, пощупать. А если этого нет, то и в памяти ничего нет. Поэтому я рванул неизвестно куда. Бежал куда глаза глядят, чтобы сделать последний рывок перед смертью. Я хоть немного увидел мир, – вдумчиво пояснил Никитич.
Дед закончил свою речь и принялся довольно чесать бороду, словно маг из голливудского фильма.
– Слышь, я не понял, кого ты там щупать собрался? – серьезным голосом проговорил Лёха.
– Балда ты. Зеленый совсем, жизни не знаешь, – сокрушался старец, жалея, что публика не поняла глубину его мыслей.
– Как тебя понять, старый пень, когда ты ни хрена не говоришь, несешь пургу, – парировал Лёха.
– Ох, ну какой же вы туп… – дед начал было произносить фразу одного киношного героя, но вовремя остановился, вспомнив недавнюю сцену. – Ладно, забыли о памяти. – Никитич смирился с участью быть непонятым и тут же перевел на более доступную тему. – Давай лучше о бабах!
Лёха чуть улыбнулся. Почти незаметно для других улыбнулся и Илья. На минуту в камеру вползло молчание и, как дикий зверь в логове, поудобнее расположилось посреди помещения. Никто не хотел трогать зверя и нарушать покой, а тот разлегся, поглотив своей шерстью все звуки, даже людское дыхание.
– Дед, а почему ты говоришь, что за год прожил лучшую часть своей жизни? – вдруг спросил Илья.
В ответ раздалось традиционное сопение и гудение слов в серебристой бороде Никитича.
– Потому что человек живет как будто не своей, а чьей-то чужой жизнью. Жизнь многих проходит мимо них, цепляя лишь краем, – голос старика прорвался сквозь бороду.
– Так, дед, наверное, тебя выгнали из села за твои шибко умные речи, – с иронией продолжил Илья.
– Вот тебя, щегол, может, и выгнали, а я сам ушел, – с гордостью проговорил Пётр Никитич.
Неизвестно, сколько бы продолжалась перепалка, но в двери вдруг открылось окошко.
– Опа, – сказал Лёха и приподнялся, чтобы посмотреть, что там происходит.
Между тем черный рот окошка обнажил плотную темноту коридора СИЗО. В этой плотности сам воздух, казалось, приобрел очертания кого-то из преисподней. Это тянулось несколько секунд, пока громкий стук не возвестил, что окно в ад захлопнулось, оставив заключенных в предбаннике чистилища.
– Что это было? – задал вопрос Илья.
– Не знаю, но, похоже, какая-то проверка, – ответил дед.
– Да, старик, проверяют, жив ты или уже отдал концы со своими рваными носками, – съехидничал житель Донбасса.
– Ха-ха, как смешно, – сухо ответил Никитич, – да я еще тебя переживу, молокосос.
Лёха усмехнулся: дед не выходит из хорошей спортивной формы балабола. А между тем открытие окошка выглядело довольно странно. Ведь они не устраивали кипиш, не кричали, не дрались, но кто-то пристально за ними наблюдал.
Арестанты
