поддаваться одному правилу, следовать одному устою. Все перемешано, но если вывести центральную идею по возвращению к варягам, возврату в Европу – то можно будет построить успешное государство.
«В чем-то ведь должен быть смысл? Не может же мир быть случайным скоплением атомов?» – задавал себе вопросы парень.
Прошло четыре месяца, появились первые признаки весны. Воздух благоухал тягучей свежестью, которая витала в пространстве. Илья проглатывал комочки прохлады, и это приносило ему спокойствие. Рядом шел Федя, закадычный друг.
– Я решил пойти учиться в институт, – поделился Кизименко.
– Че, правда? И куда же? – поинтересовался приятель.
– Ну, понимаешь, я понял, что систему не поменять выходками на улице. Нужно проникать внутрь и там устраивать кипиш, – растолковал он.
– И как ты это сделаешь? – спросил Федя.
– Пойду учиться на ФСБэшника, – просто ответил Илья.
Его собеседник поперхнулся, закашлялся, как старик, попутно хватаясь то за сердце, то за живот:
– На кого-кого?
– Пойду учиться в погранинститут ФСБ. Как раз будет возможность развить агентуру, понять систему изнутри, из каких винтиков и механизмов она состоит, – предвидя реакцию товарища, еще раз объяснил Илья.
– Слушай, да ты чекистом, сука, станешь, они тебе мозги промоют так, что ты через год уже станешь всех «праваков» ловить, – возмущался Федя.
– Не буду, – коротко сказал Илья, а сам вдруг подумал, что, может, товарищ и прав, погружение в карательные структуры поменяет его мировоззрение коренным образом. Чем дольше человек находится в среде, тем больше она влияет на него, формируя иные взгляды и мысли. Это принцип любой системы.
– Я выдержу, брат, мы еще повоюем с Путиным, не ссы, – как-то неуверенно произнес Кизименко и поднял глаза в синеватую скорлупу неба, на котором виднелись белые, как поролон, плотные тучи.
Через два месяца Илья уже ехал в поезде в Хабаровск, там жила его тетка, но главное, что там же находился погранинститут ФСБ. Пять дней в пути. В тесном купе с ним сидели бабушка, которая проведывала дочку, проживающую под Питером, хмурый мужик с лицом спившегося нефтяника, а на четвертом месте постоянно менялись пассажиры.
Илья часто смотрел в окно. Там мелькали облезлые деревья, заросшие поля, рваные купола кустов, обшарпанные дома. Казалось, не поезд едет, а растительность бежит, куда глаза глядят, прочь от стоящего на месте состава. Этот побег связан с невозможностью жить иначе, непонятностью другого существования. Американцы и все западное здесь всегда в роли чужого только потому, что этот мир не допускает никакого иного уклада. Путин и сильная рука. Нищету может удержать только мощь режима.
Грязные дворы, покореженные дома, словно на них сел кто-то тяжелый. Нет точных и плавных линий – все ниспадающее, кривое, волнистое. В этой изломанности – естество российской жизни.
Бабуля в поезде без конца трещала о внучках,
