ли, ваше благородие, взять две тысячки?
– Нельзя-с, – говорит, – убыток будет.
– А то по рукам?.. Грушка смотрит на них.
Я не стал слушать их разговоров, взял подсел к ней. Завожу речь такого калиберу:
– Что же, Аграфена Власьевна, вы теперича мне изменяете?
Она ни слова. А бабка подгвазживает ей на ухо: «Не шевелись…» Постой же, думаю себе, ты у меня зашевелишься. Пересел на другое место. В самую эвту минуту, Сидор Семеныч, Аграфенка уронила что-то на пол. Офицер бросился, подхватил и подает ей. Она говорит: «Бонжур[3] за внимание…»
Я сижу. Никто со мной и разговаривать не хочет: притча какая! Встал, нимало не медля, беру картуз и доношу: «Мое почтение-с».
Отец обернулся.
– А! Потап Егорыч… ну, прощайте!
Как мне было тошно, Сидор Семеныч; право… много муки зазнал я с эвтой Грушкой. Пришедши домой, говорю себе: какая она мне будет жена, – верность, ежели и к одному и другому вешается на шею. Пропади ты совсем, Дурища!
Офицер женился на ней, слышите? да и голова же был! вот так искусник: в самую первую же ночь хватились, а его след простыл. Шарили, все углы, трещины высмотрели в дому, нет офицера. А он, говорят, заехал в какой-то трахтир, там богу душу отдал. Болтали, что ему кием голову проломили; одначе кто знает? может, и другое что случилось, только Грушка овдовела. Вот тебе и благородная!
Сказываю своим ребятам: «Как, мол, полагаете? что бы мне сделать с Грушкой? Злыдни такие учинила…» Положим, я не женился на ней, а она за меня не вышла, – все же таки попамятовать ей надобно. Зол был я на нее. Сначала объявил ее девке: «Скажи своей Грушке: как встретится где, так угощу, язык высунет…» По городу, Сидор Семеныч, уже пошли ходить разные разности, всё про Грушку… Слушайте, что дальше. На вешнего Миколу приходит вдруг ко мне ее отец.
– Егорыч!
– Что?
– Так и так… прости меня… я тебя обидел.
– Чем, Влас Гаврилыч?
– Да как же: дал тебе тогда честное слово, а сделал пошлость…
– Ну, эвтого не воротишь, – говорю.
– Нет, – говорит, – оно можно воротить.
– Как?
– А вот как: я офицеру-то покойнику дал две тысячи, а тебе, ежели хочешь, дам три.
«Ишь как, думаю, куда полезло!»
– Вот что, – говорю, – Влас Гаврилыч: деньги ничего, их можно, пожалуй… я не прочь. Одна статья меня в сумленье приводит.
– Какая?..
– Боязно мне… то есть касательно Аграфены Власьевны: ведь она, будь меж нами сказано, уж женщина. Следовательно, цена теперича ей не та.
– Вот тебе, провались я на сем месте, – говорит, – девка неповинна. Слышь, офицер после ужина удрал…
– Так ли?
– Лопни мои глаза.
– А ежели нет, тогда что?»
– Будь я анафема, коли лгу. Будь друг, избавь девку. По городу такие
Неправильное употребление французского слова bonjour – добрый день.
