гу лежал с открытыми глазами, пытаясь побороть свой страх, то зажмуривался, сворачиваясь калачиком и поджав под себя ноги, представляя себя защищенным в теплой материнской утробе. Он равномерно сжимал и разжимал кулаки, как советовал ему доктор Вельбович, старательно направляя всю силу своей энергии в правую руку и пытаясь представить ее тяжесть и тепло. Ничего не спасало – рука не нагревалась, а наоборот – коченела и уже начинала казаться посеревшей и безжизненной.
– Я спокоен, спокоен, – лихорадочно повторял Фил, – мое тело расслаблено.
Он делал тщетные попытки думать как можно медленнее, словно плыл против течения, разгребая приливающие волны.
– Что ли я – сумасшедший? – подумал Фил. – Или пока только схожу с ума? И нет никакого смысла анализировать, чего именно я боюсь. Для страха не нужны причины.
Фил узнал об этом недавно, из какой-то книжки и обрадовался. Он нашел верную фразу впервые за много лет – ведь она совпадала с его собственными мыслями. Тот, кто это сказал, кажется, тоже был не очень в себе.
Фил посмотрел на часы. Половина пятого утра. Время движется быстрее жизни, оно неумолимо тащит за собой, фамильярно ухватив за шкирман. Только вперед, вперед, безо всяких остановок. Хотя кто сказал, что время идет вперед? Постоянно приближая нас к финалу, оно определенно направляется в обратную сторону.
Фил нажал на кнопку телевизионного пульта. Уверенный мужской голос на фоне стремительных танцев в дискотеке интимным тоном поинтересовался:
– Вам страшно? Не хватает уверенности в себе?
Фил заинтересованно уставился на экран.
Картинку с резвящимися девицами сменила пачка презервативов.
– «Love story»! Надежность и уверенность в себе! – категорично заявил мужской голос.
– Это все, что вам нужно, – подыграла ему кокетливая девица в бикини.
«Вот бы нацепить их себе на голову! Может быть тогда и появится возможность запастись уверенностью для любых ситуаций»? – подумал Фил.
Доктор Вельбович считает, что страх – это всего лишь вибрации, из категории впечатлений. Он заявляет об этом с наивнейшей безаппеляционностью. Послушать Вельбовича – и музыка, и поэзия, и даже секс – вибрации. Стоит выключить магнитофон, захлопнуть книжку или застегнуть штаны как эти вибрации исчезнут. Страх не захлопнешь и не выключишь, по нему не грохнешь кулаком, его не утопишь в воде и не спустишь в мусоропровод. От него не спасут даже контрацептивы, несмотря на рекламные вопли о надежности и спокойствии, которые они дарят цивилизованному человечеству. Если страх есть, то он будет неотступно следовать за тобой, не давая сделать ни единого самостоятельного вздоха.
Страх живет в тебе на правах владельца, сначала он становится лишь частью тебя, но затем вытесняет полностью из всех твоих разумных действий, из логики, заставляя сосредотачиваться исключительно на нем одном. Он занимает наиболее выгодные позиции твоей жизни, к которым ты так долго шел, пробивался. Все это оказывается впустую, если в тебе зародился злобный вирус страха.
– Раз, два, три, четыре, – считал Фил, – все-таки Вельбович – кретин, что он пытается упорядочить? Мою жизнь? То, что пройдено, то пройдено, мое прошлое уже сыграло свою роль, оставило свой отпечаток, клеймо, которое не ототрешь никаким скипидаром. А то, чего еще не было, невозможно предвидеть. Что он вообще понимает этот Вельбович! Пересмотреть все прошлое?! Разложить по полочкам… Навести порядок в собственных мыслях? Мысли неуправляемы. Да и как разложишь чувства, эмоции, ощущения? На какой из полок холодильника или гардероба должны покоиться отчаянье, ненависть или зависть? Словно на прилавке в магазине:
– Скажите, где у вас тут любовь?
– А вот на третьей полке, слева. Вам в розовой упаковке или в голубой?
– Покажите пожалуйста поближе, я её примерю… Не жмет, не трет… Но вроде чем-то попахивает. Похоже, она у вас не первой свежести. И срок хранения не указан… Заверните-ка мне лучше полкило успеха и двести граммов самодостаточности. Можно цельным куском… Хотя нет, лучше порезать кусочками. Так удобнее потреблять.
Доктор Вельбович стал как-то подозрительно старомоден. Первый раз он появился в полосатом пиджаке и джинсах, а теперь – в каком-то допотопном цилиндре, пенсне, в руках – тросточка. Он любит рассуждать о времени, но при этом опаздывает к началу приема, к тому же он ненавидит часы.
Как-то Фил в приливе благодарности вручил ему семейную реликвию, оставшуюся от деда, с дарственной надписью от пехотного командира. Вельбович презрительно скривился:
– Не переношу как часы, так и пехотных командиров. Ну зачем мне такая память о каких-то головорезах!?
– Святыня! –
