Ну, ладно, Анечка, возможно тебе кажется, что мы сильно отвлеклись от темы, но на самом деле это так же входит в тему и мою работу. Психоаналитик – вообще больше мастер разговорного жанра, в отличие от современного доктора, выписывающего после минутной беседы и кучи анализов по одной таблетке три раза в день. Психоаналитик же, чтобы узнать с чем он имеет дело, должен очень о многом переговорить со своим пациентом, в том числе и о таких вещах, которые, казалось бы, не имеют к его заболеванию никакого отношения. Да и само слово «заболевание» не всегда уместно в практике психоанализа и смежных с ним наук, чаще всего мы имеем дело с некоторыми психологическими состояниями, которые, с точки зрения классической медицины, и не имеют морфологического субстрата, просто в силу каких-то обстоятельств неправильно формируется последовательность раздражений, торможений и систем конденсированного опыта. То есть – вообще полная белиберда, с точки зрения хирурга, который, как известно, «все может, но ничего не знает», и который считает, что человека можно вылечить только что-нибудь у него отрезав. Теперь, Анечка, позволь перейти к теме, которая имеет к нашей проблеме непосредственное отношение, хотя, повторяю, то, что мы затронули, так же имеет к ней отношение, хоть и косвенное. Мне, из твоих уст хотелось бы услышать твою историю. Когда ты поняла, что что-то не так, как ты к этому относилась, что к этому привело? Ничего, что я перешел на «ты»? Но мне кажется, что наша разница в возрасте это позволяет. К тому же, если психоаналитик хочет добиться результата, он должен установить доверительные отношения с пациентом.
– О том, как это случилось, я ничего не могу сказать, – пожала плечами Аня, – просто я практически ничего не помню, что со мной было до восьми лет до определенного момента. Все, что было потом, помню довольно отчетливо, а что до – словно пеленой покрыто.
– Все мы, – сказал Лев Матвеевич, – помним немногую часть событий своей жизни, а до четырех-пяти лет большая их часть практически забывается… хотя, Лев Толстой, кажется, утверждал, что помнил себя младенцем и, якобы, своим криком протестовал, что его пеленают. Впрочем, проверить это невозможно, скорее всего это была мистификация.
– Дело в том, – продолжила свои объяснения Аня, – что все, что со мной происходило я хорошо помню с определенного момента, и момент этот приходится на июль 62 года. Все, что было до того – практически не помню, ну, разве что какие-то фрагменты – да и то, анализируя сейчас, я прихожу к выводу, что о них мне папа с мамой рассказывали, потому мне и кажется, что я их помню. Есть и еще один момент, его достаточно трудно передать словами адекватно. Это сложное ощущение, и главная его суть в том, что мне все время кажется будто я живу не только здесь, но и еще где-то. Нечто вроде параллельной жизни, которую невозможно увидеть, словно она находится за непрозрачной перегородкой – одни неясные
