лакомый кусок – распределение за границу «по военке».
После четырех лет занятий на военной кафедре, обязательных для всех переводчиков, все они формально получали звание лейтенантов-штабистов. Но фактически отслужить срочную службу в армии, хоть и в звании лейтенанта, каждый был все равно обязан. То есть хочешь – не хочешь, а два года Родине отдай. Чаще всего выпускник начинал работать, но в ближайший военный призыв получал повестку из военкомата: явиться для прохождения двухлетней срочной службы. А там уж, хоть и лейтенантом, но послать могли в любую тьмутаракань.
Вот и считай: профессия побоку, деньги – лейтенантский оклад с вычетом за бездетность и квартиру – мизерные, личной жизни – никакой.
Если же приходила разнарядка из ГУКа – Главного Управления по Кадрам – это значило, что переводчик будет работать по-настоящему с языком, за границей, обслуживать наших «военсоветников» в какой-нибудь стране соцлагеря. Зарплата шла почти в валюте: чеки внешпосылторга. С ними открывался доступ в сказочные, недоступные для простых советских граждан оазисы дефицита – валютные «Березки».
Не стоило сбрасывать со счетов и то, что, поработав за границей, переводчик имел больше перспектив устроиться на престижную работу в Союзе.
В испанской группе все с замиранием сердца ждали приезда комиссии из ГУКа – Главного Управления по Кадрам.
Однажды староста группы объявил, что завтра занятий не будет и все должны явиться на военную кафедру для собеседования.
Ярцев, трясясь в троллейбусе, – военный корпус располагался особняком, вдали от главного здания университета, – не только не волновался, но даже и не думал о предстоящем собеседовании. Ему на загранку надеяться не приходится. Связей – ноль, да еще отчисление из комсомола на первом курсе… Конечно, потом восстановили, но в личном деле все есть.
Скорее всего, поедут они с Кирюхой в Москву, к ее предкам. По беременности жены ему светит добиться свободного распределения. Он уже написал заявление в деканат и ему, вроде бы, не должны отказать.
В аудиторию, где заседала комиссия из Москвы, вызывали по одному. Ярцев, войдя, представился по военной форме, как учили. За столом трое: два «гриба» с седыми ежиками и округлыми животиками – майор и подполковник – в военной форме. Один – в штатском, молодой, но как будто после трехдневного похмелья: глаза мутные, желтоватые, под глазами мешки, цвет лица тоже – вроде загорелый, но с желтизной. Тогда будущим переводчикам было еще невдомек, что эта желтизна – неизбежный след тропиков. Начали задавать вопросы, самые обычные, анкетные. Неожиданно молодой заговорил по-испански, спросил про тему дипломной работы, попросил кратко изложить основные тезисы. Испанский его казался совсем не таким, как их учили в университете, но Ярцев не растерялся, отвечал спокойно, обстоятельно. Для него по-испански с понимающим человеком поговорить – это было в кайф. Молодой кивнул, что-то быстро записал.
Один из пожилых, тот, что сидел в центре, спросил:
– Ну что, товарищ Ярцев, в
