ждый раз, проходя мимо него, Лира не может удержаться, чтобы не взглянуть на свое отражение. Вот и в этот раз она останавливается и несколько мгновений пытается понять, почему отец называл ее «моя красавица». Средний рост, обычная, ничем не примечательная внешность. Светлые волосы, бледная кожа, достаточно стандартные черты лица. Правда, глаза у нее красивые – это да. Яркие, синие. А еще папа говорил, что ей очень идет улыбка. Что ж, можно попробовать…
– Любуешься собой? Вот если бы ты вчера вместо того, чтобы так же заниматься всякой ерундой, сходила за дровами, то сегодня могла бы как раз этой ерундой заниматься. А так придется все откладывать, обуваться, укутываться, подтыкаться – и идти, хочешь или не хочешь.
– Ну, и пойду. Вчера тоже пришлось бы и укутываться, и подтыкаться. И вчера не хотела, и сегодня не хочу.
– Не спорь с матерью, мелкая!
– А кто спорит? Я все равно пойду, холодно же.
Лира обувается, сверху надевает калоши. На одежду накидывает клеенчатый плащ и туго его прихватывает поясом, чтобы не разметало ветром. Выходит за дверь, но сразу же возвращается. Поднимает куклу, целует ее и бережно кладет на место.
– Мы еще не закончили, я сейчас вернусь.
– Ой, пока ты конопатишься, я бы уже давно сама сходила.
– Так что ж не сходила?
– Что ты там мямлишь?
– Ничего, ничего, я ушла.
В доме холодно, но снаружи еще хуже. Ветер будто не знает, что существует тело, сквозь которое ему проходить нельзя. Он тебя не замечает, как если бы тебя не было. До сарая ровно тридцать семь шагов – хоть беги, хоть иди вразвалочку.
– Папа, почему ты построил его так далеко?
– Так это не сарай, разве ты не помнишь? Забыла? А кто просил домик для игр? А что ты там дрова теперь держишь – это уже твое дело.
– А где мне их еще держать? В доме что ли? Там и так места мало.
– Так возьми и сделай навес поближе, чего не сделаешь?
– Ага, уже побежала делать. Меня вместе с этим навесом унесет, буду летать изящно, как курица.
– Ну, тогда терпи. Хоть ноги разомнешь.
– Разминаю как раз, не видишь?
Если сейчас Лиру ударить по лицу, то оно разобьется, как замерзшая лужа, когда на нее наступаешь ногой. Она любит слушать, как хрустит лед. Тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь. Дверь скрипит: два глухих звука, когда ее открываешь, один резкий – когда закрываешь. Странно, да? Дерево сухое, приятное наощупь.
– Папа, ты такой молодец, что все щели замазал! Честно, когда-нибудь я здесь обязательно устрою настоящую игровую комнату.
– Да что ты, дочка, не за что. Рад, что тебе нравится. Ну, все, иди в дом скорее, а то простудишься.
Один, два, три. Удивительно, как сложно возвращаться. Будто кто-то шепчет: расправь крылья – и лети. Но это все враки. Поддашься – уже не остановиться. Тридцать шесть, тридцать семь. Огонь – друг.
– Мама, скажи, почему ты не родила мне братика? Я бы за ним ухаживала – а потом мы бы с ним вместе построили корабль и уплыли бы отсюда по воздуху.
– Что ж ты сама не построишь? Плыви себе на все четыре стороны.
– Фу, какая ты, мам! Я же серьезно, а ты…
– Не обижайся, дурочка, я же пошутила.
– Я соскучилась. Почему вы меня с собой не взяли?
– Ты не захотела улетать, ты слишком твердо стоишь на ногах. Ветер тебя не может унести.
– А если я подпрыгну?
– Не нужно этого делать. Тебе еще рано. Ты продолжаешь смотреть в небо по утрам, как я тебя учила?
– Конечно, но там ничего нет. Небо как небо. Пустое. Только птица какая-то все пытается прилететь ко мне, но никак не долетит.
– Это хорошо.
– Чего ж тут хорошего?
– Просто хорошо – и все.
Дом постепенно согревался – воздух, казалось, стал тяжелее и теперь давил на веки. Лира свернулась калачиком на коврике возле печки и, прижимая к себе куклу, заснула.
После сна внутри совсем не как обычно. Неспокойно. Кажется, сегодня что-то должно случиться.
– Опять забыла снаружи что-нибудь? Забудь, даже не пытайся искать – все унесло.
– Нет, нет, не то. У тебя бывает так, что вроде бы ничего не происходит, а ты вся такая напряженная, ноги не гнутся – и в то же время тебе как будто легко в животе?
– Хм…
