Матросы Колумба, матросы с фрегата, люди Святого братства
Испания, 1492 год
Картина первая
Кабачок: невысокий, слабо освещенный зал со стойкой и несколькими столиками, за которыми сидят немногочисленные посетители – Чернобородый, просмоленный мужчина во цвете лет; погонщик мулов; Колумб со своей подругой Хуаной; монах. Хозяин за стойкой. Временами в очаге ярко вспыхивает пламя, когда с жарящегося мяса стекает жир; может быть, поэтому Колумб (он пишет) устроился поближе к очагу.
Колумб. Отвратительные чернила! Сеньор хозяин! Вы, верно, и вино разбавляете до такой степени?
Чернобородый. Всякому свое. Кто не может пить вино, пьет чернила.
Хозяин, подойдя, в сердцах ставит на стол бутылку и два стакана.
Колумб. Этого я не заказывал.
Хозяин (угрюмо). Вы оскорбили меня подозрением, сеньор. Убедитесь, что я не разбавляю.
Погонщик. А зачем сеньор записывает? Тут для этого не место: мало ли что человек скажет под настроение. Пускай кто-нибудь прочитает, что он там написал. Кто-нибудь знает грамоту?
Монах, перегнувшись со своего конца стола, берет бумагу и пробегает ее глазами.
Монах (запинаясь на каждом слове). Мы не видим. Дальше…
Колумб (вырывает бумагу). Не так! Я прочту сам.
Гордо выпрямляется, читает с выражением.
Мы не видим дальше, чем на милю,
Мы привыкли мерить все на пядь.
Южный Крест! Хочу венцом усилий
На тебе мой дух на миг распять.
И увидеть, как средь зыбких линий,
Волны величаво разделя,
Возникает новою богиней
Странная, нежданная земля.
Золото горит в лучах заката,
Серебро рассыпано в пыли…
Южный Крест! Мы сами виноваты,
Что к тебе дороги не нашли.
Погонщик. Свят, свят. Не вызывает ли он бесов?
Монах. Нет, сын мой, это стихи. Сеньор, верно, поэт.
Погонщик. Что такое – поэт? Уж не еретик ли?
Монах. Разумеется, поэт всегда немного еретик. Стоило бы разобраться, кто внушил ему то, что он пишет.
Хуана. Лучше уйдем, Кристо. Монах накликает беду.
Колумб. Нет, это добрый монах, я вижу по его физиономии. Кто внушает поэту? Не знаю. Я вовсе не собирался заходить сюда. Но вдруг как-то сразу понял, что где-то далеко лежат обширные новые земли. Прямо-таки увидел их. Вот и поторопился записать. Так у поэтов возникают стихи.
Погонщик. Поэт – это ясновидец, что ли?
Чернобородый (берет бумагу и читает про себя, шевеля губами). Нет, скорее блаженный. Ну, вроде одержимый.
Погонщик. Господь и его ангелы! А вы, земляк, умеете читать?
Чернобородый. Так, с пятого на десятое, большими буквами, какими пишут названия кораблей на корме. Иначе спьяну поплывешь совсем в другую сторону и плакали заработанные денежки. А так вот покрывать бумагу словами – это ничего не стоит.
Колумб (гневно). Что, говорит он, стоит слово?
Хуана. Не надо, Кристо, не связывайся. Уйдем лучше.
Колумб. Нет. Я хочу, чтобы мне сказали: что стоит слово? И не уйду, покуда мне не ответят.
Чернобородый. Дешевле, чем молчание. Слово – серебро, молчание – золото, это всем известно.
Погонщик. Смотря чье слово. Если слово дано в присутствии судьи и тот, кто дал слово, может дать еще и залог в обеспечение…
Колумб. Болван! Кто говорит о таких словах? Я говорю о подлинном, вдохновенном!
Чернобородый. Болван – вот о каком слове он говорит. Это слово может и впрямь обойтись дорого: врачи немало берут за свое искусство.
Погонщик. А костоправу тут будет над чем потрудиться! (Засучивает рукава.) А ну, выходи! Я даже от идальго не снес бы такого, не то что от оборванца!
Колумб (также готовясь к драке). Сам ты оборванец, ослиный прихвостень! У тебя уши в лохмотьях!
Погонщик. Ну а своих ты сейчас и вовсе лишишься, будь ты хоть трижды юродивый!
Хуана. Я говорю, уйдем. Он тебе намылит шею за мое почтение.
Колумб
