это просто ерунда, – подхватил Ковригсен.
– А ты говорил, что это рецепт.
– Приятного аппетита, – ответил Ковригсен и поставил поднос с соком и коврижками на старый крепкий стол в центре пекарни.
Октава встала рядом и запела, держа в руках листок со стихотворением:
Лист на дереве дрожит.
Лодка на боку лежит.
Осень в небе дребезжит.
– Пф, – фыркнул Ковригсен.
– Неплохо, – сказала Октава, – хотя чего-то не хватает. Кто-то пошёл в поход и спрятался в лодке, например. В лодке они укрылись и слезами залились… Но даже без этого стихи вовсе не так плохи, чтобы ты ходил мрачнее тучи.
Октава положила листок на место, села за стол и захрустела коврижкой. Это были единственные звуки в пекарне: коврижка хрустела на зубах, и сок лился Октаве в рот.
– Знаешь, что я хочу сказать? – вдруг заговорила она. – У нас тут чего-то очень важного не хватает. Оглянись вокруг. Простодурсен спит. Сдобсен ругает погоду. Пронырсен ест одни сухари. Ты хмуришься и куксишься, как перекисшее тесто. Значит, нам чего-то не хватает. Такого, чтобы согрело душу и сердце. Короче, нам не хватает театра.
– Театра?!
– Коврижка, кстати, хорошая.
– Спасибо.
– Корочка как надо и тесто тоже.
– Спасибо.
– Ты собираешься киснуть весь день?
– Киснуть? Я только и делаю, что говорю спасибо.
– Ну ладно, хорошо. Тогда мы сразу займёмся спектаклем.
– Каким спектаклем?
– Для театра. Раз нам его не хватает.
– Нам всего хватает.
– Вот как? И где же у нас театр? Когда ты был в нём последний раз?
– Какой последний раз? У нас вообще театра нет.
– Вот именно. Я же говорю – нам не хватает театра.
– Я не заметил, что нам его не хватает.
– Ты не устаёшь всё время быть таким противным? Если ты сейчас же не начнёшь улыбаться, то…
– Что?
– То я уйду.
– Скатертью дорожка.
– Фу-у. И это пекарь?! Ай-ай-ай. Пойду я лучше к Простодурсену, с ним хоть поговорить можно как с человеком.
– Он спит.
– Подумаешь! Я его разбужу. Спящего можно разбудить, а вот хмурому и злющему лучше пойти поспать.
Она вскочила со стула и выбежала прочь.
Ковригсен стал прибирать. Октава насвинячила будь здоров как, крошки белели и вокруг подноса, и около стула. Но под столом было темно как ночью.
Пока Ковригсен, сидя на корточках, собирал крошки под столом, в голову ворвались такие слова:
В небе мокро и темно,
тень ложится на окно.
Сохнут звёзды при луне,
сосчитать их трудно мне.
Он вскочил, чтобы догнать Октаву и улыбнуться ей. Прекрасный стишок вернул ему радость. Но, выпрямляясь, он со всей силы стукнулся головой о стол. Слова опять перепутались, а Ковригсен скрючился под столом, пережидая боль.
