ремя он невесть кто. Студент, торговец, шофер, музыкант, художник, великий русский писатель, часто просто шалопай, ведущий таинственную жизнь. Но каждый четвертый день его жизни грядет праздником, очищением, оправданием и страхом. Однако заступает он в смену и не думает ни об очищении, ни об оправдании, даже страх сходит с него. Только бы вздремнуть, – тихо, хвойно, берложно, завьюженно, укромно, вдохновенно, умиротворенно храпнуть. А когда диспетчер сообщает о пожаре, то с самого скольжения по спусковому шесту сквозь отверстие в полу начинаются грамотные действия и выполнение приказа. О празднике пожарный, правда, думает, но совсем о другом празднике – свободы от приказа, свободы от всего.
Митя Мятлев работал в третьем ходе, самом опасном, поднимался по автолестнице в огнедышащее окно. Пожарный расчет выезжает в один, два, три хода. Первый – это машина с канистрой и рукавом. В один ход тушат слабые возгорания, скажем, мусорного контейнера во дворе или комка (коммерческого ларька). Второй ход – машина с автонасосом, подключаемым через тротуарный люк к гидранту; тут уже серьезный напор, струя добивает до пятого-шестого этажа. Третий ход – машина с автолестницей и магистралкой, многоколенной широкой кишкой. Третий ход посылают, когда возгорание происходит в верхних этажах и нужно лезть в окно.
Мятлев – непомерной силы человек, поджарый и огромный, как атлант. Где другому, чтобы взломать запертую или заклинившую дверь, надобен лом, пила-болгарка, пожарный топорик, Митя справлялся руками. Хлопком ладони он высаживал оконную раму, как огромный голодный хищник, впрыгивал в квартиру, выталкивал с коротким ошеломляющим грохотом запертые двери и вытаскивал людей, часто обморочных или в истерике. Иные, одуревшие от угарного газа, принимали Митю за дьявола, который поволочет их сейчас в преисподнюю, и сопротивлялись, но сопротивление Мите было бесполезно. Митя тащил их, наоборот, к жизни, спасению.
После смены, сопряженной с получкой, Митя последнее время поступал следующим образом. Отковыривал пальцем дверцу своего незапертого почтовогоящика, доставал бесплатную газету. Дома (жил он один) разворачивал газетные листы, находил чаемую колонку интимных услуг, пробегал ее хмарным, усталым взглядом: «приветливая, страстная блондинка… все виды интимных услуг, пикантная опытная брюнетка поможет забыться… бирюлевские гейши помогут вам окунуться… рыжая гетера удовлетворит самые смелые желания, студентки-заочницы, лучшие индивидуалки, феи из ближнего зарубежья, недорого…» А! Вот оно. «Дешево, всё». Не отрывая взгляда от «дешево, всё», Митя брал телефонную трубку.
У Мити была постоянная женщина, которую он любил. Он не говорил себе, что любит ее, как он себе ничего не говорил, когда принимал публичную женщину и когда поднимался в воющее пламенем окно. Он вообще ничего почти себе не говорил, все было сказано еще в молодости, что – он забыл, но сказано всё. Иной человек мечтает поймать себя на отсутствии мысли и не может, вот уже и возраст, а он никак не поймает себя на отсутствии. У Мити не было мыслей, ему и без них было о чем помечтать, он мечтал о Людмиле, она была его единственной страстной мечтой и единственной мыслью.
С Милой Митя познакомился, когда тушили в ее доме мусоропровод. Засунули в мусоропроводную трубу на последнем этаже кишку, подключенную к аварийному отводу, и пустили воду. Митя тогда работал в первом ходе. Он стоял на площадке первого этажа праздный: первый ход не был его призванием, тогда Мятлев еще не нашел себя. Мила вышла на лестничную клетку взлохмаченная. Митя кратко оглядел ее белое, избалованное мужской лаской приземистое тело, облаченное лишь в домашний халатик. Мила слегка выпячивала живот, ее гладкие ножки стояли широко, как у куклы. Контраст – его, перегруженного казенной амуницией, и ее, в одном ветхом халатике, – поразил Митю. Каре-зеленые глаза, губы, верхняя галочкой, жадно взывали издалече, из мглы снов, а вблизи Мила расхохоталась утробным благоухающим смехом над Митей, над соседями, что выбегали из квартир с пластмассовыми, полными воды ведрами, над пугающим соседей дымом.
– О! Приехали! А вот когда действительно гореть будем, никто не приедет, – произнесла она.
Митя запомнил номер квартиры и пришел на следующий день.
– Кто? – спросила через дверь Мила.
– Вчерашний пожарный.
– Вчерашний? – удивилась Мила, открыла дверь. – А что, опять пожар?
– Да, в душе, – сказал Митя и сам изумился непривычному слову.
– Так вы ухаживать?.. – Мила раздумчиво помяла свой белый кукольный подбородок. – А где же цветы? Я без цветов…
– Будут цветы, потом. Все будет – и цветы, и конфеты.
– Проходите на кухню, – сказала Мила.
Митя разулся, снял плащ и пошел по коридору медленно, будто на ощупь.
– У вас, наверное, уже в глазах темно от постоянных пожаров!.. – захохотала Мила.
Митя взял ее за плечо, она не противилась.
И не сказать, что у них вышел
