м на свете и превращающаяся в громкий крик.
Боль.
Крик.
Если кричать, то станет легче…
Кому?!!
Впрочем, сейчас нельзя не кричать. Боль порождает крик, и, может быть, от него действительно становится легче, однако в пелене кошмарных ощущений не чувствуется ничего, кроме терзающих вспышек невыносимого.
– Мамочка!
– Тужься!
– Мама!
– Тужься!
Боль дарит глухоту, свой крик дарит глухоту, но Анна прекрасно понимает, что велит ей толстая женщина с грубым, словно сложенным из ноздреватых булыжников лицом.
– Тужься!
Ане больно. Ане страшно. Ее ногти переломаны, иногда не хватает воздуха, но разум… Нет, не он – инстинкты. Дикая боль отключила разум, но инстинкты не подводят и заставляют измученное тело делать то, что требует опытная женщина с тяжелым лицом.
– Тужься!
И Аня тужится, пытаясь расстаться с тем, к кому привыкала несколько долгих месяцев.
– Тужься!
– Мама!
– Еще! Еще!! Еще!!!
– Мамочка!!
Крик.
Нет, не ее. Уже не ее. Комната внезапно наполняется громким детским криком. Жалобным? Болезненным? Маленький человек впервые увидел свет, немножко испугался и его крик прорывается сквозь жуткую стену болезненной глухоты – мать не может не услышать дитя.
– Что случилось? – лепечет Аня.
Она плохо понимает происходящее, она еще чувствует боль, но все ее мысли там, рядом с окровавленным, орущим комочком живой плоти.
– Все хорошо.
– Что случилось?
– У тебя мальчик.
Крик.
Счастье. Мальчик плачет, а его истерзанную мать распирает от радости, потому что теперь Анна доподлинно знает, как звучит женское счастье – это первый крик ребенка.
– Слышишь? У тебя мальчик!
Она слаба, она устала, она оглушена, она с трудом ориентируется в происходящем, но эту фразу Анна слышит прекрасно. И просит:
– Дайте его мне.
– Сейчас нельзя. Он слишком слаб.
Как так?! Позвольте прикоснуться к ребенку! Позвольте обнять, поцеловать, почувствовать биение маленького сердца… Сделайте счастье полным!
– Пожалуйста, – лепечет Анна, но ответа нет.
Крик становится тише, тише… прячется вдали… за закрывающейся дверью… Или это она теряет сознание, проваливаясь в вату усталого сна? Или во всем виноват укол, который она почувствовала секунду назад? Анна не знает. Она просто откидывается на подушки, улыбается и шепчет:
«Костя… Я назову тебя Костей…»
– Родитель «ноль»? – не понял Кирилл. – Что вы имеете в виду?
– Возможно, я использовал непонятный термин… – Судья помолчал, подбирая нужные слова, после чего осведомился: – Как вы называете изначального родителя? Мать?
– Кого?
– Мать. Маму. – Публика притихла, не совсем понимая причину задержки с ответом, и тогда послышалось дополнительное определение: – Как вы называете того, кто вас родил?
Несколько секунд изумленный Кирилл обдумывал вопрос, а затем, сообразив, наконец, чего от него хочет судья, уверенно произнес:
– В свободном мире подобный анахронизм не имеет смысла. Нельзя оскорблять второго воспитывающего партнера или других воспитывающих партнеров тем, что они меня не выносили. Все мои партнеры равны между собой. Я одинаково любил каждого из них.
– Сколько их у вас было?
– Какое это имеет значение?
– Вы собираетесь задавать мне вопросы?
Кирилл посмотрел на Падду, адвокат едва заметно пожал плечами, показывая, что с судьей лучше не спорить, но выглядел при этом таким же растерянным, как и клиент.
– Я ни в коем случае не хотел оскорбить вас, – промямлил Кирилл, делая адвокату знак глазами. Падда кивнул, громко выдал: «Позвольте вопрос, ваша честь!» и резво бросился к судейскому возвышению, следом подтянулся обвинитель.
– Родитель «ноль»? – торопливо произнес адвокат. – Ваша честь, в чем смысл вопроса?
– Мне стало интересно.
– Лично вам?
Несколько секунд судья выразительно
