дные цивилизации не случайно в свое время пережили увлечение «философией существования», различного рода экзистенциалистскими течениями – от феноменологии Гуссерля и учения Кьеркегора до фундаментальной онтологии Хайдеггера. Философы пытались ответить на вопрос о том, как жить человеку перед лицом исторических катастроф. И надо признать: так и перешили. А потерявший нравственные ориентиры человек стал лёгкой добычей информационно-потребительского общества, искусно манипулирующего не только массовым сознанием, но и сознанием каждой отдельной личности.
Безусловно, Ефим Гофман, анализируя художественные и публицистические произведения писателей, работавших ещё в советские времена, пытается найти ключ к разгадке современных процессов. И обнаруживает связь между принципами формирования общественного мнения в тоталитарную эпоху и сегодняшними. Потому что принципы эти, оказывается, способны существовать не только при диктаторах, но и в так называемых демократических обществах. Ефим Гофман не пишет об этом впрямую. Он просто, как искусницы распускают старые свитера, чтобы связать новые, осторожно, по ниточке, по фактику пытается добраться до сути. А для этого обращается к работам известных русских писателей и мыслителей – Андрея Синявского, Юрия Трифонова, Варлама Шаламова, Виктора Некрасова, Григория Померанца, к высказываниям Юрия Норштейна, Андрея Сахарова и других нравственных авторитетов, опираясь на которые Гофман выстраивает свое мировоззрение. И он, безусловно, прав, когда пишет, что «опыт публицистических полемик рубежа 70-80-х годов может оказаться весьма востребованным. Переломный, кризисный характер тогдашней общественной атмосферы во многом сопоставим со спецификой нашего времени».
Центральная фигура книги, безусловно, Андрей Синявский, творчеству которого посвящено множество страниц. И это, конечно, связано не только с тем, что Ефим Гофман был лично знаком с Андреем Донатовичем. Скорее так: мировоззрение Синявского настолько заинтересовало Гофмана, что личное знакомство стало неизбежным. Дело в том, что Синявский, объявив на суде о своих исключительно «стилистических» разногласиях с советской властью, явил собой принципиально новый по тем (да и по этим) временам тип диссидента, чего ему не простил никто. Ни советская власть, отправившая его на семь лет в лагеря, ни большинство участников диссидентского движения, пытавшихся в какой-то момент сделать его своим знаменем, что категорически было отвергнуто самим Андреем Донатовичем. При этом, как ни парадоксально, советская власть, может быть, и вопреки своей воле, оказалась более прозорливой, уловив в словах Синявского прямую для себя опасность. Потому что, на мой взгляд, рухнула она не благодаря протестному движению и даже не из-за экономических проблем. Советская власть не справилась с новой стилистикой, постепенно захватившей страну и превратившей стиль советского официоза (и не только официоза) в форменное посмешище.
Истинная правота Синявского проявилась уже позже, после 1991 года. «Долгое время для свободомыслящей интеллектуальной среды казалось очевидным, что главный источник её проблем – в советской диктатуре, в натиске и давлении со стороны безжалостной государственной машины, – отмечает Гофман. – <…> Оказалось, что в атмосфере «лихих девяностых» точно так же неуютно, как в атмосфере брежневских «застойных» времён, чувствуют себя те, для кого культура, наука, просвещение – ценности высшего порядка. Те, для кого не представляется значимой категория успеха, а сам по себе творческий и интеллектуальный процесс важнее внешнего результата. Те, кто решительно не намерен отказываться от духовной насыщенности существования в угоду меркантильно-рыночным принципам. Кто не готов поступиться своей искренней, глубоко осознанной индивидуальной позицией в угоду установкам любых властей, любых неофициальных групп и сообществ. Кто склонен понять главного героя музилевского «Человека без свойств», отстаивающего свою внутреннюю свободу и, в пику царящей вокруг суетливой активности, выдвигающего эксцентрично-ёрнический девиз: «отменить реальность!». Кто, подобно пастернаковскому Живаго, органически не способен оправдать какое бы то ни было насилие и братоубийство, независимо от того – «красными» или «белыми», выражаясь фигурально, идеологическими доктринами оно обосновывается. Иными словами, подобные люди на сегодняшний день вновь оказались в разряде «лишних». Круг их катастрофически сужается».
Помимо всего прочего, стилистика для Синявского – тот раствор, в составе которого содержится возможность бессмертия, ключ к вечной жизни. И понятно, что советский стиль был для него совсем не тем «раствором». Он никуда уже не вел. Потому Синявский и не принял события 1993 года, что разглядел в них повторение пройденного. «В октябре 1993 года Синявский резко осудил действия, связанные с разгоном и расстрелом парламента, – констатирует Гофман. – Негодование Андрея Донатовича было вызвано отнюдь не симпатией к лидерам тогдашнего Верховного Совета, тем более не солидарностью с лозунгами рядовых «красно-коричневых». Причина была совсем иной: в тех событиях отчётливо выявился имманентный антидемократический потенциал новой российской власти». То, что расстрел законно избранного
