ногах-то правды нет, князь Борис Александрович. Не пора ли в трапезную?
Уже за столом разговор продолжился:
– Ты, боярин, Дмитрий, мужиков поторапливай, какие бревна заготавливают. Намедни смотрел, как мужик бревно из лесу волок, конь едва не падал, стар и худ.
– Смерд этот боярина Морозова. Намедни попрекнул я боярина, а он мне кукиш ткнул. Сказывал, свои хоромы ставить надобно.
Насупил брови великий князь, сказал резко:
– Своевольствует боярин Морозов. А ему бы в разум взять, не на великого князя старается, а на общее дело. Пора боярам нашим запомнить, пока они не будут о Твери печься, быть Московскому княжеству выше Тверского.
Повременив, сказал:
– Ты, Никитич, побывай на тех полянах, где мужики лес заготавливают, погляди своими очами, по-хозяйски ли рубят, не во вред лесу?
Две ночи и два дня провел Гавря на мельнице, что на отводном рукаве протока Волги Тьмака. До осени, пока не пойдет первый помол, воду спустил, и оставшаяся лениво ворочала лопасти колеса.
Озерцо рукава, казалось, замерло, и нераспустившиеся кувшинки были неподвижны.
Постукивает в деревянном коробе пестик, рушит просо для княжьего двора и дружины, а Гавря доглядает. Дворецкий наказал, чтоб сполна все десять мешков порушили.
Спал Гавря на охапке прошлогоднего сена, сон его долго не брал, лежал, все прислушивался.
На заходе солнца мельник останавливал крупорушку, и тогда все погружалось в тишину. Только слышно было, как журчит вода, да после дождя срываются с листьев крупные капли.
В такие моменты Гавря вспоминал свою деревню, покойных родителей, набег ордынцев. Как брели в Тверь с Нюшкой.
Мельник был угрюм и молчалив. За многие годы его армяк пропитался мучной пудрой, потерял цвет.
Жил мельник один, по утрам варил полбу, и была она такой крутой, что Гавря ел ее куском, вместо хлеба.
За эти дни Гавря не слышал от него ни одного слова и только в последний вечер, услышав от Гаври рассказ, как ордынцы сожгли его деревню, мельник сказал:
– Горе идет с ордой плечо в плечо.
Промолвил и замолчал. Гавря не посмел ни о чем расспрашивать. И только в Твери дворецкий поведал, что в молодости мельник жил с молодой женой и детьми где-то подо Ржевом. Ордынцы убили всю его семью, а ему удалось бежать из плена. Здесь в Твери он нашел приют. Не женился, и дворецкий определил его на мельницу. Прохором его кличут.
Гавря проникся уважением к старому мельнику, и когда выпадало за крупой ездить, охотно это исполнял. С каждым разом душа Прохора теплела к Гавре. В один из таких наездов, когда Гавря заночевал на мельнице, Прохор заговорил. Голос его был глухой, речь отрывистая. Казалось, он видел картину того набега и ее пересказывает: Ордынцы налетели на деревню. Волокли баб и девок. Подолы им задирали, из ушей серьги с мясом вырывали… Мою Василиску вот так, на снегу, позорили…
Всю ночь снились Гавре всякие страхи, ордынцы виделись. Они гикали, горячили коней, носились по деревне.
Гавря ни одного лица ордынца
