Мне кажется, я мог бы обойти эти места с закрытыми глазами, хоть никогда не бывал в Кракове.
Пишу не вымышленное произведение со строго продуманной композицией, а повесть своей жизни. Любая жизнь – не укатанная прямая дорога. Ида простит мне читатель возможные отклонения, отступления, нарушающие стройность моего рассказа. Вот и теперь надолго оставляю где-то на полдороге в Краков гестаповскую машину, моих ангелов-хранителей, чтобы рассказать о человеке, которому я больше всего обязан как разведчик.
Настоящее имя моего учителя я узнал сравнительно недавно. А в разведшколе его звали Василием Степановичем. Когда пришло мне время выбирать себе конспиративное имя, я тоже – так велико было подспудное желание во всем походить на него – стал Василием Степановичем. Василий Степанович Михайлов. Или просто капитан Михайлов. Под этим именем знали меня бойцы группы «Голос» и наши польские друзья до первой нашей послевоенной встречи в 1964 году, когда уже можно было открыть друг другу свои настоящие имена. Василий Степанович был начальником отделения и преподавателем разведшколы, куда я попал в начале 1944 года. Наш учитель, сдержанный, немногословный, не любил рассказывать о себе и, приводя во время лекций и практических занятий различные случаи, которые он считал полезными и поучительными, никогда не ссылался на свой личный опыт. Уже первые практические занятия привели меня к неутешительному выводу: в разведчики совсем не гожусь. Прошел состав. Изволь подсчитать и запомнить, сколько в нем вагонов, открытых платформ, цистерн. Встретился с нужным человеком – мгновенно зафиксируй цвет волос, глаз, покрой костюма, узел на галстуке. Еще надо было уметь многое: «читать» город по карте, запоминать (записывать нельзя) десятки, сотни названий незнакомых улиц, сложные адреса, пароли. Тут я растерялся. Потому что не был наделен от природы хорошей памятью.
Дело прошлое, но… что было – было. Несколько дней ходил сам не свой. Как поступить? Имею ли право с такой памятью оставаться в разведшколе? Эта мысль не давала покоя. Сижу на лекции. Слушаю – не слушаю. А в голове сами собой слагаются строки рапорта на имя начальника школы. Так, мол, и так: «Осознавая свою непригодность, прошу отчислить меня из школы и отправить на фронт или в партизанское соединение».
Не знаю, что именно бросилось в глаза преподавателю: мой отсутствующий вид, неуверенность. Как бы там ни было, после лекции он пригласил меня к себе. Не помню, о чем мы говорили вначале. Но отлично помню тон беседы, искренний, доброжелательный. Настолько, что я возьми да выложи все то, что мучило меня в последние дни. Слушал Василий Степанович внимательно. Ни разу не перебивал мою сбивчивую речь и ничем внешне не выдавал своего отношения к ней.
– Я ждал этого признания, – заговорил он тихо. – Думается, у вас несколько одностороннее, а поэтому неверное представление о нашей работе. Кто вам сказал, что память разведчика – дар божий? Память, особенно наблюдательность, можно и нужно тренировать, как, скажем, спортсмены тренируют тело.
В этом отношении разведчик чем-то сродни ученому, артисту. Я знаю одного народного
