бросились в глаза рации да рюкзаки советского производства. Следователь заметил стальную браслетку. Поморщился. Приказал снять. Предложил сигарету. И вовсе не спешил с допросом. Пригласил к столику. Стал угощать жареным мясом, вермишелью с медом. Он оказался шутником-философом, этот обходительный гестаповец.
– Живая собака, – подмигнул он мне понимающе, – лучше мертвого льва. Не так ли, приятель?
Вел допрос, пересыпая его шутками-прибаутками, вроде того, что «игра стоит свеч», что «снявши голову, по волосам не плачут», и что некоторые провинциальные следователи (намек на Катовице) разбираются в делах разведки «как свинья в апельсинах».
Эти русские пословицы на правильном русском языке, почти без акцента, в устах матерого врага звучали обидней, кощунственней самых грязных ругательств и угроз. Он видел во мне послушную, поджимающую хвост собаку, заарканенную настолько, что уже не очень важно, можно ли ей верить целиком или нет.
Следователь позвонил. Внесли темно-синий костюм, выутюженный, очищенный от пятен крови, туфли, кепи, пять тысяч злотых, батареи и сигареты.
– Одевайся, приятель, – и за работу. Пойдешь на рынок и будешь продавать свои часы. Будешь, как это, подсадной уткой.
В закрытой машине меня довезли до почтамта. Переводчик еще раз напомнил напутствие «весельчака», рассказал, как попасть на рынок.
Пришел на место, где продают часы. Очень неудобное место для побега: узкий переулок и мало людей. Рядом со мной тут же выросли молчаливые парни – тоже с «Омегами». Куда я, туда и они. Я заломил такую цену, что покупатели один за другим отходили, разочарованные. Под вечер меня отвезли в Монтелюпихе – краковскую тюрьму гестапо. Днем в том же сопровождении снова на работу. На этот раз мы прошли через весь рынок. Тандета гудела огромным ульем. Торговались отчаянно. Шум, крик, гам.
Все тут продавалось и покупалось: зажигалки и бюстгальтеры, сигареты, иголки (чемодан иголок – и ты миллионер), «квасне млеко» и новые солдатские шинели, тонкие голландские кружева да французские духи, порнографические открытки и старинные издания Библии в переплетах из телячьей кожи.
И все это – среди островерхих башенок, у старинных лотков, средневековых амбаров с подъемными механизмами. Рынок буквально кишел людьми: горожанами, приезжими гуралями, офицерами и солдатами вермахта. И в этой толчее, в шуме и гаме, в многоголосом разноязычии что только ни мерещилось мне: налет советской авиации на Краков, акция польских патриотов, суматоха, пьяная свалка. И я тянул время, замедлял шаги, чувствуя затылком неторопливые взгляды, дыхание своих телохранителей.
Нет, дела уж не так плохи. Выше голову, Михайлов. Тут можно попытаться.
…Тандета только непосвященному глазу казалась хаотической. Огромный улей делился на соты: обувные и зажигалочные, дамской одежды и мужской, соты валютные, где, словно в руках фокусников, мелькали марки, доллары, фунты.
А вот и наша улочка. Достаю свою «Омегу». Ходим с провожатыми,
