й в 14:42 покинул станцию «Лондон-Бридж» и теперь направлялся в Брайтон. Металлическая коробка из-под печенья «Хантли и Палмер», в которой он путешествовал, рискованно качнулась на краю сиденья, когда поезд резко остановился в Хейвордс-Хите. Однако коробка так и не очутилась на полу вагона: ее подхватила пара надежных рук.
Он был рад оказаться дома. Викторианский особняк из красного кирпича, крутое крыльцо которого окаймляли кусты жимолости и стебли ломоноса, носил название Падуя. Прохладный и гулкий вестибюль, в котором витал запах роз, радушно принял вошедшего мужчину, давая ему приют от неумолимого полуденного солнца. Он опустил на пол сумку, положил ключи в ящик стола и оставил шляпу с широкими полями на вешалке. Он сильно устал, и тихий дом успокаивал его. Тихий, но не бесшумный. Размеренно тикали напольные часы, в глубине дома гудел древний холодильник, да и черный дрозд пел где-то в саду. А вот шум технологического характера был этому дому не свойственен. В нем не было ни компьютера, ни телевизора, ни DVD- или CD-плеера. Ниточками, связывающими дом с внешним миром, были дисковый телефон в вестибюле и радио.
Он открыл кран в кухне и дождался, пока вода стала ледяной, затем наполнил ею высокий стакан. Для джина с лаймом было слишком рано, для чая – слишком жарко. Лора взяла сегодня выходной, но оставила записку и салат с ветчиной на ужин. Душенька. Он выпил воду большими глотками. Вернувшись в вестибюль, достал из кармана брюк ключ и открыл им тяжелую дубовую дверь. Подняв сумку с пола и войдя в комнату, аккуратно закрыл за собой дверь. Полки и ящики, полки и ящики, полки и ящики; на трех стенах не было свободного места. Полки гнулись под тяжестью вещей, не было ни одного пустого ящика. Грустная и беспорядочная смесь, которую он собирал сорок лет, наклеивая на каждый предмет этикетку и определяя ему место. Кружевные занавески на французских окнах рассеивали невыносимо яркий свет полуденного солнца. Лишь один луч пробился сквозь них и пронзил полумрак, мерцая пылинками.
Мужчина достал коробку печенья «Хантли и Палмер» из сумки и осторожно расположил ее на большом столе из красного дерева – на единственной свободной поверхности в комнате. Подняв крышку, он изучил содержимое: бледно-серое вещество, по текстуре напоминающее крупнозернистый песок. Много лет назад он рассеял нечто похожее в розарии за домом. Но разве мог это быть человеческий прах? Вот так просто оставленный в поезде, в металлической коробке? Он опустил крышку.
Он попытался отдать находку на станции, но контролер, абсолютно уверенный в том, что это просто мусор, предложил оставить коробку в ближайшем мусорном баке.
– Диву даешься, какой только хлам люди в поездах не оставляют! – сказал он, отмахнувшись от Энтони.
Энтони диву уже давно не давался, а вот забытые вещи, какими бы они ни были, всегда что-то в нем пробуждали. Он достал из ящика коричневую бумагу и авторучку с золотым пером.
Аккуратно черными чернилами он вывел сначала дату и время, затем место; все записывал очень конкретно.
Коробка из-под печенья «Хантли и Палмер». Внутри прах человека? Найдена в шестом вагоне от головы поезда, отходящего в 14:42 из «Лондон-Бридж» в Брайтон. Личность усопшего неизвестна. Пусть земля будет ему пухом.
Он любовно провел рукой по крышке, затем нашел на одной из полок свободное место и аккуратно поставил ее туда.
Бой часов в вестибюле сообщил о том, что пора пить джин с лаймом. Достав из холодильника кубики льда и сок лайма, он расположил их на круглом серебряном подносе рядом с зеленым коктейльным бокалом и блюдцем с оливками. Потом он отправился в зимний сад. Есть он не хотел, но надеялся, что оливки помогут разбудить аппетит. Ему не хотелось разочаровывать Лору, не отведав старательно приготовленного ею салата.
Он поставил поднос на столик и открыл окно, выходящее в сад за домом. Его граммофон был красивейшей деревянной вещицей с шикарным золотым рупором. Он приподнял иглу и мягко опустил ее на пластинку цвета лакрицы. Голос Эла Боулли[1] разнесся по комнате, проникая в сад, чтобы составить конкуренцию черному дрозду.
Одна мысль о тебе.
Это была их песня.
Он поудобнее устроился в кожаном вольтеровском кресле, вытянув свои длинные ноги, и предался неге. В расцвете сил его габариты соответствовали росту, что делало его фигуру довольно внушительной; старость уменьшила тело, и сейчас кожа располагалась куда ближе к костям.
Он поднес руку с бокалом к фотографии в серебряной рамке, которую держал в другой руке.
– За тебя, любимая!
Сделав пару глотков напитка и нежно поцеловав холодное стекло фотографии, он поставил ее обратно на приставной столик. Ее нельзя было назвать идеалом красоты: молодая девушка с волнистыми волосами и большими глазами, которые сияли даже на старой черно-белой фотографии. Но было в ней нечто необычайно притягательное, то, что даже по прошествии всех этих лет завораживало
Эл Боулли, полное имя Albert Allick Bowlly, (1898―1941) – самый популярный британский поп-певец 30-х годов ХХ века. (
