style="font-size:15px;"> – Ты явно слишком суров.
– Явно не слишком. Разве не знаешь ты женщин, которые счастливы лишь тогда, когда жалуются?
Соломон пристально смотрел на Аминтора, а в душе его доброта спорила с правдой. Соломон, как всегда, попытался примирить их:
– Я стараюсь заботиться о том, чтобы моим женам не на что было жаловаться. Об их счастье.
Но они не были счастливы, и сердце его признавало это, не зная, как все исправить. «О Ависага, как же тебя не хватает! Ты могла бы направлять их». Ведь были же его жены счастливы когда-то? «Или я просто закрывал глаза на все, кроме собственных удовольствий?»
– Царь, снова ты отдаешься мрачным думам.
– О моих недостатках.
Аминтор положил руку Соломону на плечо:
– Друг мой, из всех известных мне людей у тебя меньше всего недостатков. Ты видишь тени там, где ярко сияет солнце.
– Ты очень добр.
– Я очень забочусь о себе. Мне приятнее, когда окружающие меня люди улыбаются и ничто не омрачает моего удовольствия и когда мои женщины довольны. Таков и ты, и это вносит лепту в твои тревоги.
– О чем ты?
– У тебя слишком много жен и слишком мало женщин.
– Я заключаю браки по необходимости. Полюбуйся золотом и лошадьми, которых прислали из Колхиды, – и ты увидишь смысл в этой женитьбе.
– Остается надеяться, что вместо золота и лошадей они не прислали собак. Ну и процессия!
– Да, – ответил Соломон, – должен признаться, я не ожидал этого. Думаю, я должен успокоить пророка…
– Зачем? Царь – ты, а не он. А если он тебе докучает, что ж, существуют средства…
– Нет, – это слово тяжело упало между ними. – Нет, – повторил Соломон уже мягче, – я правлю не так.
– Так правят все цари, в конце-то концов, – рассмеялся Аминтор, – ведь для чего нужна армия? Канавы копать?
Соломон с улыбкой покачал головой, представив себе, что делали бы солдаты Венаи, если бы им приказали отложить оружие, взять кирки и лопаты и из воинов превратиться в рабочих. Легкомысленные замечания Аминтора веселили, но в конечном итоге критянин не мог понять, что на плечах правителя лежит тяжелая ноша. И что так и должно быть. Но хорошо бы когда-нибудь встретить кого-то, кто понимает это по-настоящему.
– Первосвященник, с тобой желает говорить пророк Ахия.
Лицо прислужника оставалось бесстрастным, а голос – ровным и почтительным. Никто не мог бы догадаться, что юный Иеремия, как и большинство в храме, считает пророка Ахию полоумным.
«О нет, – подумал Садок, испытывая жалкое чувство вины, – сколько можно?» Ахия приходил сюда лишь для того, чтобы высокопарно клеймить человеческие грехи. А люди не желали отрекаться от своих грехов в угоду холодной и твердой, будто гранит, морали пророка.
Садок и не считал, что народ настолько уж погряз
