на одного из завсегдатаев местной таверны, чем на сына сквайра, которому надлежало бы учиться управлять поместьем. Он сам отказался от счастливого шанса изменить свою судьбу. Этот праздношатающийся лоботряс никогда не думал об отце, а помнил только о его деньгах, да и то лишь когда они были ему нужны.
Затем отец женился на моей матери, Элизабет Скотт Эпплъярд, которая была к тому времени гордой вдовой сэра Роджера Эпплъярда. У нее уже было четверо детей – две высокомерные дочери, Анна и Френсис, всегда относившиеся ко мне как к навозу, приставшему к их атласным туфелькам, и двое напыщенных сыновей, Джон и Филипп, которые полагали, что само солнце встает и садится исключительно ради них. Она думала, что детей у нее больше не будет, и когда вдруг, совершенно неожиданно, на свет появилась я, похоже, это стало для нее самым нежеланным сюрпризом. Зная, что каждый мужчина хочет обзавестись сыном, наследником, она надеялась, что родит мальчика и ей не придется больше терпеть мук деторождения. Но родилась девочка, навредив при этом ее здоровью – матка у моей матери сместилась, что причиняло ей боль до конца дней, однако дало повод воздерживаться от дальнейших сношений с мужем. Потому она и провела всю свою жизнь в постели, выряжаясь в кружевные чепцы и халаты и неустанно поедая конфеты. Все думали, что отец будет страшно разочарован, станет проклинать свою судьбу, как король Генрих VIII, когда ему не подарили сына сначала Екатерина Арагонская, а затем и Анна Болейн. Но мой отец взглянул на меня и выдохнул изумленно: «Возлюбленная!» Так меня и назвали – Эми.
В тот самый день он гордо записал в своем молитвеннике: «Эми Робсарт, возлюбленная дочь рыцаря Джона Робсарта, родилась июня седьмого дня благословенного Господом нашим 1532 года».
Ни один ребенок не знал столько ласки и тепла, сколько он подарил мне, – отец баловал меня как принцессу и ставил мое благополучие превыше всего. Так что теперь, когда я телом и душой готова была к замужеству, он не стал мне перечить, хотя его и тревожило то, что я захотела в мужья именно этого человека.
– Но вы ведь едва знакомы! – снова и снова изумлялся он, и глубокие морщины испещряли его лоб.
Он умолял нас подождать год, или два, или даже больше. Говорил, что двадцать четыре года – идеальный возраст для мужчины, чтобы жениться, отказавшись от разгульной жизни и повзрослев достаточно для того, чтобы обдумать все трезво, принять верное решение и выбрать себе супругу без спешки, на которую его толкает сейчас зов плоти и горячая молодая кровь. Но мы и слышать об этом не хотели, нам было по семнадцать лет, и даже год ожидания казался нам целой вечностью. Мы были влюблены и всем сердцем желали вступить в брак и поскорее зажить счастливой супружеской жизнью.
Мои губы задрожали, глаза заблестели, и Роберт крепко сжал мою руку и сделал шаг вперед прежде, чем слезы полились на отцовские бухгалтерские книги, лежавшие на его письменном столе.
– Сэр, мы искренне любим друг
