но никогда прежде, – никогда! за это Кидан мог бы поручиться, – он не испытывал такого шквала чувств, обрушившихся вдруг, сразу, лишая возможности рассуждать и трезво воспринимать происходящее. Он даже не подозревал, что игра с женщиной может обладать такой остротой, точно находишься под током высокого напряжения, – ощущение, в котором сладость и мука слились воедино на самом пик человеческих возможностей.
Всю дорогу он грезил наяву, пока таксист не тряхнул его за плечо: «Эй, парень, очнись! Приехали».
«Если бы мне только быть уверенной, что он сдержит своё слово, что не попытается действовать хитростью или силой», – записала Надя наутро в своём дневнике. Ей бы хотелось записать всё, всё, до мельчайших подробностей: как он подхватывал её на руки и медленно спускал вниз по своему телу, чтобы она ощутила всю силу его пробудившейся страсти; как небрежно, играя, запускал руку в волосы; как его тёмная ладонь с плотно сжатыми пальцами упруго касалась её щеки, имитируя удар… В его жестах было столько властности и обаяния, но всё это относилось ещё не к ней. В нём чувствовался опыт быстрого и лёгкого знакомства с женщинами, и все его покровительственные жесты и повадки были оттуда. «А меня ты совсем не знаешь!» Да, ей хотелось бы записать, но она боялась, что бумага покраснеет. К тому же вокруг много любопытных глаз.
Предстоящее свидание и манило, и пугало.
«Кунди… Вот я уже и думаю о нём!»
На лекции она полностью ушла в свои воспоминания и мысли, ничего не видя и не слыша вокруг. Милая, немного задёрганная женщина-художник рассказывала историю костюма. Это была одна из тем, что особенно нравились Наде. Но в этот раз она была точно в трансе: тело покоилось на стуле в тёплой, ярко-освещённой аудитории, а душа бродила по закоулкам вчерашних снов. Ведь это был только сон, не правда ли? Ведь не могли же они наяву, вдруг, ни с того, ни с сего оказаться столь безрассудны? «Надечка! Пожалюста! Пожалюста!» Сейчас, в воспоминаниях, его сдавленный голос и порывистые объятия волновали её гораздо больше, чем тогда. Слегка отодвинув рукав свитера, Надя рассматривала небольшие синяки, оставленные его пальцами на её запястьях, – так крепко он её держал. Да и воротник свитера совсем не случайно был поднят до самого подбородка. Нет, не сон!
В перерыве между двумя лекциями неожиданно появилась Надежда Петровна, отозвала Надю в сторону, где стоял какой-то невысокий черноволосый мужчина.
– Надя, я хочу представить вас. Это Марьян, начальник ЦПС, где вам вскоре предстоит работать. Наш реквизиторный участок относится к этому Цеху – Цеху подготовки съёмок.
– Да-да, нам рассказывали, – кивнула Надя, протягивая руку в ответ на протянутую ей руку.
– А теперь я хочу рассказать вам о том, о чём вам не рассказывали, – улыбнулся Марьян. Надя улыбнулась в ответ. Почему-то она всегда безоговорочно нравилась таким южным черноволосым мужчинам. У неё была очень светлая кожа и голубые глаза, но каким-то непонятным шестым чувством они угадывали в ней нечто своё, родственное, и неизменно
