у меня помутился разум. Я видел в окне свои стоящие дыбом волоса и не мог пикнуть ни слова. Рядом подремывала моя матушка, колебались по стенам тени от мечущегося огня свечи, читала молитву баба Настя, и не было ничего такого, чего я должен был бы бояться. А я испытывал такой страх, что сравнить это чувство было абсолютно не с чем.
А тот, который выбирался, делал это, не спеша.
Видимо надеясь, что вот сейчас баба Настя собьется, сорвет голос, уронит книгу и можно будет вернуться.
Ведь ему было так удобно.
Ведь он столько лет провел со мной.
Он привык ко мне…
И когда это нечто покинуло меня полностью, я рухнул на постель, словно сорвался с невидимого гвоздя. Силы покинули меня полностью. Своим обрушением я разбудил матушку, и она подслеповато пыталась разглядеть в темноте, что происходит. Видимо, нелегко этот сеанс дался и бабе Насте. В полнейшем изнеможении она опустилась на стул, и дрожащими руками поправляла на голове платок. В комнате установилась абсолютная тишина. С трудом, собрав себя в единое целое, я только и смог выдавить, разом севшим голосом:
– Баб Насть… Это что… Было?
– Она вином тебя поила? Ты помнишь?
– Да… Давно…
– Бойся её… Не бери у неё из рук ничего, и не верь ничему. Они будут тебя возвращать… Твоё слабое место – дочка. Тебя будут на этом ловить. Будь осторожен. Что надо сделать и сказать, тебе объяснят…Теперь идите. Мне надо побыть одной и отдохнуть.
Я хотел спросить бабу Настю, кто мне объяснит и, главное, что? Но она сидела на стуле, закрыв глаза, устало уронив сухие ладони на свои колени. Её лицо, выхваченное наполовину из темноты огоньком свечи, было торжественно и печально. И я не решился побеспокоить её лишним вопросом. Мы ушли. Вернее, меня увела матушка. Я оказался настолько ослабленным проведенной процедурой, что с трудом передвигал дрожащие ноги. В темном лабиринте ночных улиц я задал, неизвестно кому, мучающий меня, молчаливый вопрос:
– Что я должен сказать Светлане?
– Скажешь ей, что снял наговор…
– А она?
– Ответит, что ты не мог этого сделать…
– И что дальше?
– Она сообразит, что сказала то, чего говорить было нельзя, и убежит…
– Что потом?
– За ночь она обдумает всё и придет утром, чтобы убедить тебя в том, что всё это предрассудки. И ты, человек двадцатого века, не должен в них верить…
– Я… От неё свободен?
– Не совсем…
Больше никаких вопросов задать я не успел. Мы дошли до дома. Матушка поднялась в жилые комнаты, а я открыл двери в подвальное помещение. Светлана сидела за столом, в полном одиночестве, и доплетала коринку. На ней был серенький, рабочий фартук. Я сел напротив, положив локти на стол, и опустив подбородок на ладони. Светлана прекратила работу и внимательно на меня посмотрела. Не отводя взгляда от её лица, медленно, с расстановкой,
