На вершине горста что-то происходило. Словно там во мраке зашевелился неведомый зверь и приготовился к прыжку.
– Диего! – на всякий случай позвал Грехов. – Святослав!
Динамики молчали. Индикаторы налились желтизной – признак кратковременных перерывов связи.
– Что случилось? – тревожно спросил Молчанов, но тут и сам заметил неладное. «Зверь» продолжал ворочаться, темнота в том месте отступила, поредела, и в этом светлом пятне засверкали яркие звездочки, которые собирались в большой шар, напоминающий шаровую молнию.
– Гравистрелок! – закричал Молчанов и прыгнул к вогнутому зеркалу наводки антимата.
Он не успел на секунду, может быть, на полсекунды. На скалах зашипело, и Грехов кубарем покатился к противоположной стене кабины: по танку, вернее, по его защитному полю словно ударили гигантским молотком, и он отпрыгнул назад, загудел, завибрировал на амортизаторах. Грехов еще только поднимался, цепляясь за стенку, как ударило второй раз. Он очень «удачно» ткнулся носом во что-то твердое и на некоторое время потерял способность соображать.
Молчанов все же дотянулся до пускателя антимата. Грехов понял это по тому, что у него сначала заныли зубы, а потом внешние динамики донесли скрежещущий вопль потревоженной атмосферы. Пока он протирал заслезившиеся глаза, все было кончено. Верещал счетчик радиации, половину горста как языком слизнуло, а у его основания корчилась помятая, но уцелевшая (!) паутина, потерявшая весь свой режущий блеск.
– Удачное начало, – легкомысленно произнес Грехов, вытирая с разбитых губ кровь.
Молчанов сдавленно пробормотал что-то и, свирепо помассировав горло, указал в сторону. Грехов увидел далекие светляки фонарей, выписывающие при движении замысловатые траектории. Это возвращались ничего не подозревавшие разведчики. Неужели они не слышали вопля излучателя?! Вирт что-то тихо говорил, Сташевский молчал. Они медленно спустились по склону застывшей лавовой волны, разрезая мрак шпагами света, вышли на освещенное пространство, и тут Сташевский заметил исчезновение вершины горста, метавшуюся «в агонии» паутину, да и дым еще не рассеялся полностью, и радиация не спала. Он замер на миг, потом толкнул Диего, и они бросились к машине, сразу поняв, в чем дело.
В кабине Сташевский окинул рассеянным взглядом растерзанную физиономию Грехова и, будто ничего не произошло, сел в кресло. Вошел невозмутимый Диего Вирт, прищурился на «раненого» и, сказав: «Герой», – сел рядом с командиром.
– Гравистрелок, – произнес вдруг Молчанов таким извиняющимся тоном, что Грехов вытаращил глаза. – Простите меня, Святослав! Я обязан был предупредить, простите.
На него было жалко смотреть, и Грехов почувствовал к нему если не расположение, то, во всяком случае, уважение. Наверное, это действительно мужественный человек.
– А-а… – Сташевский безмятежно махнул рукой. – Сам виноват – обязан был помнить.
