с прочим. Он, чтобы выстроить путь свой, кой он связал в своей речи с культом Династии, измотал Египет. Всех он обрёк мученьям. Он сажал на колы, в каменоломнях люд гиб десятками, лодки с камнем тонули. Ради чего, царь – будет урей твой грозен! – он удивил дорóгой, что Нил снесёт в разлив?
– Как, – вспыхнула Хенутсен, – смеешь?! Ты лишь бастард! Помни и не встревай в дела!.. Ты, сын, что мыслишь? – велела она Хефрену. – Тебе в свой срок править… дышишь ты вечностью, о, мой царь и мой муж! – добавила она спешно. – Храни тебя боги Мемфиса, Абду и Буто и остальных из мест!
Светлый кожей Хефрен оправил на себе схенти. – Как скажет царь, – молвил он. – Царь велик!
Хенутсен улыбнулась.
Царь бросил: – Ты б строил путь, сын мой, чтоб я вернулся?
– Я б тебя на руках нёс. Но путь не строил бы, – молвил принц. – Ты нужен, царь, здесь, в Египте.
– Однако вернул меня к вам не ты с Джедефрой, а Хамуас, мой чати… Вы говорите – а чати делает и для царя всем жертвует. Рад погубить Египет ради меня. Так, чати?
– Истинно! – отвечал тот. – Ибо Египет – ты… Живёшь вечно!
– Он, – вёл Хеопс, – что сделал? Он сделал чудо, как и просил я. Он меня удивил, клянусь. Я его тоже вдруг удивлю в свой час.
– Прострут к тебе милость боги, царь мой! – нёс канцлер, кланяясь. – Сгину ради тебя, царь! Хор жизни! Я твоё ухо с оком. Вели либо дай сказать. Дело в том, что пока твой свет озарял даль севера, к нам коварная тьма пришла. Ном Фаюм не прислал солдат и рабочих и не платил дань с тех пор, как ты в море. Фаюм притворился царством… Но да не будет, что Крокодилóполь решился быть Мемфисом. Дай указ, чтоб послать в Фаюм человека следить за княжеством. Есть такой человек, звать Сéнмут, он воин… И Себенитский ном, где Дэн, уменьшить бы…
Выступил Сехемхет в шапке вроде короны.
– Царь! Мудр Хамуас, клянусь Сéбеком, предложивший племянника мне в начальники. Сéнмут – племянник чати, если не знают. Мудр он, желающий Себенитский ном и Фаюм уменьшить… Жизненно, что сказать. Но также прав Джедефра, сын твой, – твой, царь, нечистый сын… Чати всё переврал. Фаюм он подверг царской подати не как прочие номы, но втрое большей.
– О, цвет Египта! – сгорбился канцлер над жезлом власти. – Есть царь и мы. Нет двух царей, как было, когда, помним, Дельта дралась с Долиной… Но, видно, нынче быть трём царям. Одному истинному, Хеопсу, – честь ему! – и двум новым – в Фаюме и Себените. Там, требуя выгод, так видят дело, чтобы Фаюмский ном, больший, чем остальные, податей давал меньше. Также и Себенитский ном. Так видят дело, что, как бы, все номы созданы, чтоб работать за номы двух человек в Египтах, чтоб их казна копилась. Так видят дело, чтобы номархов перемещали из нома в ном, кроме сих двух… Вот что скажу я. О, царь великий, что, если Дэна и Сехемхета переместить? Дэну дать ном на юге, возле порогов, а Сехемхет пусть правит Хемом, маленьким номом в Дельте?
– Так, – выступил Дэн, князь Себенита, обширного нома в Дельте. – Царь у нас Хамуас стал. То, что он делает, впору
