века, Управитель взял с меня клятву: быть крепким и жестким, постоянно работать над усилением твердости и всегда помнить о выпавшей на мою долю чести.
– Есть души, предназначенные для высокой цели, – сказал он, – и спрос с них особый.
Дугу внешних ворот поднимали при мне; я видел каждую деталь и все подробности строительства, терпеливо дожидаясь своей очереди. Из толстых бревен и балок соорудили точное подобие будущей арки и на нее осторожно затащили огромные блоки. Между собой блоки ничем не скреплялись: каждый последующий опирался на предыдущий, прижимаясь к нему огромной массой.
Когда обе дуги арки дошли до самого верха, пробил мой час. Я улегся в небольшое пространство между верхними блоками, и вот тут-то и пригодилась моя странная форма и выработанная твердость. Дуги сжимали меня с двух сторон мертвым замком, я оказался вершиной и ключом ко всей арке. Когда бревна и балки убрали, все сооружение стало держаться только на мне. От меня, от моей крепости, теперь зависела судьба огромных блоков, кичившихся своими размерами, и презрительно поглядывавшими на меня во время строительства. Ну, да ничего, теперь все они оказались подо мной, а я, небольшой камень странной формы, возвышался над ними, на самом, самом верху. Теперь я понял, о какой цели говорил Управитель.
Прошли года, или десятилетия, а может быть – века. Подо мной суматошно протекала человеческая жизнь. Разные люди проходили через ворота, воины били таранами в их деревянные створки, цари, окруженные пышной свитой, въезжали под шум возбужденной толпы. Иногда надо мной пролетали стрелы, иногда через меня лили кипяток и расплавленную смолу, а иногда сыпали цветы. Я взирал на шелушение людской жизни отстраненно и равнодушно: войны и примирения, ненависти и любови были так быстротечны и суетны на фоне бесконечного, степенного существования камней.
С горы, на которой стоял город, были видны холмы, покрытые синим лесом, зеленые ложбины между холмами, голубое море у горизонта. С моря иногда прилетал холодный и влажный ветер. От его дыхания на моей поверхности оставались белые налеты соли. Если их не смывали дожди, соль начинала вгрызаться в поверхность, разъедая меня по крупицам, выгрызая мельчайшие песчинки. Я выстраивал защиту, окружая поврежденные места укрепленными цепочками, я понимал важность своего положения и всегда помнил о клятве.
Мои крупинки разлетались в разные стороны, ложились под колеса повозок, забивались в одежду женщин, оседали на конские гривы. Я чувствовал их, я знал, где они, и что с ними происходит, даже отдаленные, они оставались частью меня. Их было мало, очень мало, таких песчинок, ведь я постоянно работал над укреплением твердости и заботился о целости своей структуры.
Холмы, леса, море постоянно стояли передо мной, то мерцающие под солнечным жаром, то прикрытые зыбкой пелериной дождя. И чем дальше я смотрел на них, тем больше мне хотелось рассыпаться на множество песчинок и, прицепившись к лошадиным копытам, или к человеческим
