й мифологии» (опубликована в авторском сборнике «Неопалимая купина» в ФРГ); а в целом уже шевелилась в исследовании Индо-Европейских мифологических систем в их отражениях к конкретно-исторических формах хронометрии (лежит в желтеющей рукописи, настолько она опередила время – уж если в целом простенькая «Дилемма» потребовала 14 лет на переваривание одной её Сталинской части жвачным комолым животным, именуемым «образованным обществом», в которое она была насильственно втолкана отзывами военных специалистов, и той непереносимой ему мукой, что принята помимо НЕГО в рассмотрение учебных курсов Дартмута, Гарварда, Геттингена; и всё ещё не освоена в Кутузовской части – то предавать на потеху и гаерство интеллигентского сброда интенций «Крыльев птицы СВА» у меня не поднимается рука).
В то же время по мере выхода на магистральные пути ИССЛЕДОВАНИЯ ТЕМЫ, понятно отличные от ПРОСВЕЩЕНИЯ К НЕЙ, становилось всё более очевидным, что так называемая «монография», по своему определению «однописание», как форма рассмотрения, фиксирования, и предъявления материала не годится – тем более в моём случае, когда процесс письма становится внешней формой исследования, и единственной, мне доступной – впрочем, по большому счёту преимущественно только и возможный в теоретической истории. Устоявшийся тип «монографии» это либо статейное узкотемье, необходимо важное, когда тема раскрыта в целом, и погружается на уровень освещения её частностей; либо мавзолей – саркофаг, завершающий биографию исследователя, сводка – компиляция из его статей, зачастую более глубоких, проникновенно ершистых к продолжению, нежели накладываемая вылощенная мемориальная плита.
Это определённо не годилось даже к первой книге, и стало очевидно неприемлемым к 3-й, немке «Неопалимой купине», ставившей задачу раскрыть русскую историческую идентификацию, т.е. уловить мерцающее единство в множественности проявлений его форм; как оказалось, сразу вытягивающую вопрос о таковой у каждой наличной этно-исторической общности, иначе они давным давно слились бы в цветущее «общечеловечество». Пробным шаром стало определение формы 4-й книги «Баснословия и разыскания о начале Руси» подзаголовком «монологии еретика», первая часть как поиск наилучшего определения рассмотрения одним лицом разных сторон объекта, вторая освобождающее ёрничанье – серьёзное дело надо делать весело!
Но в целом это подчёркивание частностей, не очевидное восхождение к одному: Русь, Русскость – на чём вырастает или не вырастает Русский Мир; а ведь это главное, цветущее дерево, остальное только корни, ствол, крона, плоды, листья, кора, древесина… Это ПОЛИЛОГИЯ, если уже зная, что вот оно дуб, ясень, клён, берёза, осина, от того уже начинаем разбирать, а почему так, а не этак; всё дальше от видимого: кроны, ствола, спускаясь от шумящих листьев к невидимым молчаливым корням…
…Да, я впервые постулировал «чётность сознания», как неповторимую, т.е. типологическую, особенность – идентификацию этноисторической психологии великороссов, той его неустранимой оригинальности, потуги ухватить которую породили изумительное толстовское ГРАФОманство, но лишь Фёдор Достоевский, этнопсихологический поляк, дотянулся но неё, коснулся кончиками пальцев, коснулся реально, что есть, русско – вселенской всеобщности и неприкаянности; мало, безмерно мало, точкой касательной прямой к шару, но того, что уже ОНО – но лишь потому, что перед глазами было Древо, Огромное, Пышное, Буйное, Чудовищно Необузданное во всём; и все умозрения к его видениям только части – приклады… Я вижу нечто небывалое: Волю, свившую до неразличимости Свободу и Насилие – и подозреваю, что всё около того бывшее только ветошки, размётанные чем – то, их переросшим – и ищу понимания этого чего – то, в противном случае это станется слепым богом Хёдом, крушащим всё вокруг, убивающим Бальдра – Будущее… Ах, как мне часто приходилось видеть эти слепые от бешенства глаза воющей шавки – интеллюжки!
…Право, это нечто ведущее, превосходящее самих русских!
Сколько раз САМИ, САМИ пытались октроировать Континент – Русь до Страны Как Все: в умозрениях, как Г. Котошихин, В. Печерин, И. Гагарин, П. Чаадаев, Б. Чичерин; в политической практике, как Мономашичи, бросившие южно – русские степи от Днепра до Кубани в 1084 году (1/2 Древней Руси Святослава – Владимира); Николай Первый, уступивший Калифорнию англо-американцам, а Чёрное море, ставшее по Ункияр – Искелесскому договору 1833 года Русским Озером подаривший Европе; Александр 2-й, спустивший за ничто Аляску (ах, как бы он дох под бичами пращуров Ивана Васильевича и Петра Алексеевича…); Борька Ельцин, сдавший ¼ территории и ½ населения Большой России СССР – теперь его телохранитель собирает крохи: ниточку по Днестру, зёрнышки на Кавказе, кусочек на Чёрном море, и всё с оглядочкой, с извиненьицем, оправдательно: вы вот сами там лезете… Донбасс —Ни! Ни! – Эквилибристика на русской крови
…Возьмёт как и Крым – когда поймёт, что заигрался до расстрельной черты, одинаково в Европе и в России; что падение Донбасса взведёт все курки, как начиналось перед Крымом!
…Он не сам идёт – его тащат, сказано было об Александре 1-м.
– А ВЕДЬ
