уломали ее выпить с нами после спектакля. Она оказалась одной из тех безмозглых шлюшек, какие во множестве плодятся в Ньюарке, Сэндаски и тому подобных дырах. Разражаясь смехом, начинала подвывать как гиена. Обещала познакомить меня со своим приятелем-комиком, но он куда-то слинял. Зато перед нами предстал целый табун девиц из кордебалета; увы, одетыми они смотрелись еще хуже, чем на сцене. За стойкой бара я разговорился с одной из них. И узнал, что она учится… чему бы вы думали?.. Игре на скрипке! Невзрачная, как мышка, сексуальная, как ножка стола, она была тем не менее неглупа и по-своему мила. Нед начал обхаживать блондинку, без особых оснований надеясь, что ему удастся заманить ее к себе в мастерскую, а там…
Воплотить атмосферу такого вечера в ткань «натюрморта» – то же самое, что разгадать замысловатую шараду. Требовался не один день для того, чтобы я смог свести мое стихотворение в прозе к нужному объему. Лист вмещал не больше двухсот пятидесяти слов. А я обычно начинал с двух или трех тысяч, беспощадно элиминируя все лишнее и не идущее к делу.
Что до Моны, она редко возвращалась домой раньше двух часов ночи. Мне казалось, такой образ жизни был ей несколько утомителен. И дело, конечно, не в позднем часе суток, а в атмосфере, царившей в ночных клубах. Правда, от времени до времени она знакомилась там с интересными людьми. Вроде, например, Алана Кромвеля, отрекомендовавшегося банкиром из Вашингтона, округ Колумбия. Птицы такого полета были как раз по ней: ее всегда приглашали присесть за столик и поговорить. Если верить Моне, этот Кромвель был культурным человеком. Начал с того, что разом купил все, что у нее с собой было: выложил за стопку «натюрмортов» семьдесят пять или восемьдесят долларов, а уходя, забыл взять с собой – полагаю, не без умысла. Джентльмен, черт его побери! Примерно раз в десять дней он наезжал в Нью-Йорк по делам. Его всегда можно было встретить в «Золотом орле» или «Гнездышке у Тома». Никогда не покидал ее, не расставшись в ее пользу с полусотенной купюрой. И как утверждала Мона, одиноких душ, вроде этого Кромвеля, вокруг нее вилось немало. Причем весьма состоятельных. Скоро до меня стали доходить слухи и о других – таких, как мебельный магнат, круглый год державший за собой номер люкс в «Уолдорфе», или профессор Сорбонны Моро, в каждый свой приезд водивший Мону по самым экзотическим местам Нью-Йорка, или нефтяной король из Техаса по имени Нейбергер – тот столь безразлично относился к презренному металлу, что всякий раз, вылезая из такси, независимо от проделанного расстояния давал водителю пятерку чаевых. Был в числе ее поклонников и ушедший на покой владелец пивоваренного предприятия в Милуоки, до страсти обожавший музыку. Этот всегда заблаговременно извещал Мону о своем приезде, чтобы она могла составить ему компанию на концерт, ради которого он пускался на такие издержки. Маленькие приношения, какие получала Мона от всех этих типов, во столько раз превышали все, что мы могли в поте лица заработать, что в конце концов О’Мара и я думать
