Питер.
Человек облокотился на стойку и с акцентом произнес:
– Виски. Двойное.
Уилкс, нахмурившийся при его появлении, что-то тихо сказал. Ударив по стойке раскрытой ладонью, художник громко воскликнул:
– Друг мой, дайте мне, что я прошу! Вы думаете, я пьян? Нет, я не пьян. Разве вы не видите?
– Хорошо, мсье Дюваль, – поспешно кивнул Уилкс. – Не обижайтесь, пожалуйста.
– Вы дадите мне, что я прошу? – настаивал тот. – Я пишу гениальную картину. Мир еще узнает о Луи Дювале.
Он взял стакан, протянутый ему Уилксом, и залпом осушил его.
– Повторить. Когда я пишу картину, для меня не существует ничего, кроме моего искусства.
Дюваль вытянул слегка дрожавшую руку. Глаза его блуждали по залу, слова тонули в гуле голосов подвыпивших посетителей.
– Прошу меня не беспокоить, когда я пишу картину. Вы слышите?
Мистер Уилкс попытался утихомирить художника, проявив интерес к его картине.
– Это не для таких, как вы, – заявил Дюваль. – Что англичане понимают в искусстве? Разве вы можете знать, что я чувствую вот здесь… – Он ударил себя в грудь. – Думаете, что я такой, как вы, канальи?
– Похоже, джентльмен слегка раздражен, – заметил Чарльз.
Звук его голоса достиг ушей месье Дюваля, он обернулся и стал озираться по сторонам. Губы его искривились в недоброй усмешке. Подхватив стакан, он двинулся между столами к окну и, взявшись рукой за спинку стула, уставился на Чарльза.
– Ого! Джентльмен, который отважился поселиться в доме с привидением? – Сотрясаясь от смеха, он поднял стакан и произнес: – Voyons![3] Тост! Le Moine![4]
Чарльз, нахмурившись, наблюдал за ним. Тот хихикнул, глядя на него.
– Вы не пьете? Не уважаете нашего Монаха? – Отодвинув стул, он грузно опустился на сиденье. – Eh bien![5] Не хотите говорить? Не хотите говорить о Монахе? Наверное, уже видели его?
Дюваль замолчал, навалившись на стол. Его бессмысленный взгляд стал жестким.
– Но лица его вы точно не видели, – вдруг серьезно произнес он. – Никто никогда не видел его лица, даже я, Луи Дюваль!
– Вы правы, я его не видел, – кивнул Чарльз. – А вы бы хотели с ним встретиться?
На лице художника появилось хитрое выражение.
– Этого я вам не скажу. О нет! А скажу я вам вот что: вы никогда не увидите его лица! И уберетесь из дома, потому что он принадлежит ему, и он скользит там, невидимый, по лестницам и наблюдает за вами, когда вы об этом не подозреваете. Да, вам придется уехать. Никуда не денетесь.
– Но почему? – невозмутимо спросил Питер. – Вообще-то мы не боимся привидений!
Дюваль продолжал раскачиваться, заливаясь идиотским смехом.
– Монах особое привидение, друг мой. Он не похож на других!
Подошедший к
Надо же! (
За монаха! (
Хорошо же! (
